Самая известная история про театр на Юго-Западе. Однажды, после спектакля “Мольер”, в котором драматично “умирает” Виктор Авилов, одна зрительница так рыдала в зале, что актеру пришлось выходить к ней доказывать, что он живой, а смерть – это так, всего лишь театр.
Не знаю. Я четыре раза смотрела “Мольера”. Три из них с Авиловым. Да, тяжело, ком в горле, но чтобы потом плакать и рыдать – никак нет.
А после детского спектакля “Собаки” мне захотелось закричать: “Ну скажите, что все это неправда! Что все остались живы!” И рыдать без остановки. В общем, тем, кто в детстве плакал над книгой “Белый Бим Черное ухо” – мой совет – запасаться платками на время спектакля.
Из подслушанного
Правда, это немного грустный спектакль? Одна мама.
Немного грустный? Это самая трагическая пьеса из всех мною виденных. Шекспир со своими трагедиями, включая самую печальную историю на свете, отдыхает по сравнению с зарисовками из жизни бездомных собак.
Девки всегда выживут. Одна девочка с красными глазами.
Это правда. Если бы я хотела взять себе собаку, то, безусловно, выбрала бы маленькую беленькую собачку типа Жу-жу, или Таксу, или Красивую. Но никогда бы не взяла огромного пса Черного или Гордого. И не пустила бы на порог наглого котищу Ямамото.
Да они же ничего не делают, чтобы их нашли! Глеб.
Как людей испортил квартирный вопрос
Это социальная драма. О наступлении города на деревню, о проблеме бездомных собак в мегаполисе, о том, что в квартирах сложно держать животных и т.д.
Когда-то рядом с городом была деревня. Частные дома снесли, а жителей переселили в каменные коробки. Так остался без дома вожак стаи, Черный. Он нашел себе пристанище в овраге, где давно-давно до него обитался Хромой, мирный хозяйственный пес с больной лапой. К ним стали прибиваться разные собаки.
Головастый, который пять лет жил у школьного сторожа и прошел все классы, кроме одного, а заодно научился читать.
Пес Гордый верит в то, что он вольный пес, и не хочет жить в стае. Однако, и у него есть привязанность – свой человек. Один художник приютил его на ночь, раненого. И с тех пор он тайком ходит на него посмотреть.
Интеллигентную Таксу Хромой подобрал на дороге и привел в овраг. Ее хозяин, профессор, бросил ее на даче, не хотел перевозить собаку в квартиру. Хотя это странно. Если уж кого и можно завести в городе – то таксу. Она вполне себе компактная.
Собачку Жу-Жу выгнали из цирка, когда она стала не нужна, и она потеряла от шока голос.
Подарок актерам и зрителям
Какая же это благодатная пьеса для актеров! Все роли главные и равноправные. У каждого большой кусок текста и простор для актерской игры. Кроме Карины Дымонт, которая играет немую собачку Жу-Жу. Но она выражает все чувства мимикой – ее отлично видно из любого ряда маленького зрительного зала. К тому же у нее самые пронзительные сцены. Нет, в спектакле таких сцен полно, но у нее самые душераздирающие.
Я сначала расстроилась, когда поняла, что у Карины Дымонт нет слов в спектакле. Я давно хотела ее увидеть, очень ее люблю. Но теперь мне кажется, что это одна из лучших ее ролей.
Радостно видеть на сцене Александра Задохина, он играет вожака стаи, Черного. Роль противоречивая: он разрывается между ненавистью к людям и стремлением защитить своих. Именно он принимает решение мстить людям.
Илона Барышева играет Таксу. Милое, нежное, интеллигентнейшее существо. В качестве своего монолога она читает стихотворение Марины Цветаевой.
Как я люблю имена и знамена,
Волосы и голоса,
Старые вина и старые троны,
- Каждого встречного пса!
Где она его услышала? Наверное, на даче своего Профессора. Она лежала у него на коленях, а вокруг велись умные разговоры, и Профессор, гладя собаку, цитировал Цветаеву.
Кстати, вы спросите, а где они, эти люди? Кого, собственно, надо ненавидеть? Где эти бездушные злобные твари, которые так поступили с собаками? А их нет. На сцене не появляются. Они присутствуют в виде звукового оформления, в рассказах и воспоминаниях собак, лучами прожектора они загоняют на живодерню.
Не подумайте чего, но в спектакле есть и смешные моменты. За юмор отвечает кот Ямамото – актер Михаил Белякович. Ох, и пронырливые же они, эти коты. Навешал лапши на уши доверчивым собакам. В Японию, мол, надо бежать, там рай для собак.
Когда всем известно, что бежать надо в Турцию! Там уже решена проблема бездомных собак. Стерилизация, прививки и еда.
Смотреть всем!
Аналогия с другим спектаклем театра на Юго-Западе у меня возникла сразу же. Это такое “На дне” про собак. Борзый – чем не Сатин? Кот Ямамото – чем не Лука? У собак, так же, как и у нищих, свои легенды и мифы, свои надежды. Одни верят в Дворец, где лечат от алкоголизма, другие в существование дверцы, за которой находится собачий рай.
Я обычно стараюсь избегать прямых призывов к действию. Если мне что-то нравится, это ведь не значит, что другие будут согласны с моим мнением.
Но, говоря о спектакле “Собаки”, я призываю всех – родителей, школы, просто взрослых. Все на окраину Москвы, в театр на Юго-Западе, – получать прививку от жестокости! Ведите подростков классами. Один не поймет, поймет второй, третий, четвертый. Что-то запомнят, и потом, во взрослой жизни, вдруг кто-то подберет щенка на улице. А кто-то не выбросит на улицу пса, с которым не сошелся характером, а даст объявление в группе: “Отдам собаку в хорошие руки”.
Неожиданный вывод
Вот уже два года, как я очень хочу собаку. После спектакля я очень отчетливо поняла – не заведу. Я, наконец-то, поняла, о чем мне говорит муж, а я отмахивалась. Собака – очень большая ответственность. Теперь я сама вижу. Да, это большая ответственность. А вдруг не сложится? А вдруг я не смогу? И что с ней тогда делать?
Т. Раздорожная
инсценировка повести
К. Сергиенко
СОБАКИ
Черный
Отпетый
Головастый
Крошка
Хромая
Бывшая Такса
Красивая
Гордый
Вавик
Тобик
Балконная
Ямомото
Щенок
ПРОЛОГ
ЩЕНОК : - Мама, расскажи сказку, как Собака перестала разговаривать с Человеком.
КРАСИВАЯ : - Когда-то Человек и Собака говорили на одном языке, жили вместе и все делили поровну. Но Человек завидовал собаке, ведь у нее четыре лапы, теплая шерсть и острые клыки, а у него только две ноги, кожа, и маленькие зубы. Выгнал Человек Собаку из дома, заставил приносить ему пищу и охранять его. И сказала Собака Человеку: «Пока мы жили с тобой, как братья, ты меня понимал».
ЩЕНОК : - «Пока мы жили с тобой, как братья, ты меня понимал».
КРАСИВАЯ
ЩЕНОК : - «Но больше нам не о чем разговаривать».
КРАСИВАЯ : - С тех пор Человек и Собака говорят на разных языках.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ЧЕРНЫЙ
Домашних собак по-особому холят
за то, что они, на луну подвывая,
от будки до дома все ходят и ходят
под гулкою проволокой. Как трамваи...
Я их ненавижу, я с ними не знаюсь.
За это они меня вправе облаивать...
Но горько читать мне спокойную надпись:
“Собак без ошейников будут вылавливать”.
За что нас? За внешность? За клочья репейника?
За пыльную шерсть? За неясность породы?
За то, что щенками доплыли до берега?
Доплыли и стали ошибкой природы?..
Собаки-изгои. Собаки-отшельники.
Надрывней поминок. Ребенка добрее.
Они бы надели любые ошейники,
Надели бы! Если б ошейники грели.
И вот, разуверившись в добрых волшебниках,
последнюю кость закопав под кустами,
Собаки, которые без ошейников,
Уходят в леса. Собираются в стаи...
ОТПЕТЫЙ : - Эй, ты! Откуда ты взялся в нашем овраге?
ГОЛОВАСТЫЙ : - Ты чего молчишь?
ТАКСА : - Он слишком гордый, чтобы с нами разговаривать!
КРОШКА : - Он Гордый! (Смеется). Он слишком Гордый!
ХРОМАЯ : - А может он, того… немой?
ЧЕРНЫЙ : - Что ты здесь делаешь?
ГОРДЫЙ : - Ищу.
ЧЕРНЫЙ : - Кого?
ГОРДЫЙ : - Своего Человека.
ЧЕРНЫЙ : - Человека? Когда-то у меня был Свой Человек. Он держал меня на цепи и бил. А однажды он сел в машину и уехал. Я долго бежал за ним. Машина остановилась. Человек вышел и ударил меня так сильно, как никогда прежде. Я упал, а Человек все бил и бил меня ногами. Потом он развернулся и пошел к машине. Я звал Своего Человека, из последних сил полз за ним на перебитых лапах, я охрип от воя, но он не обернулся и уехал.
ОТПЕТЫЙ : - Черный не любит людей.
ЧЕРНЫЙ : - Мы все не любим людей. Мы собаки. Стая.
ГОРДЫЙ : - Я вольный пес.
КРОШКА : - Вольный пес! Смотрите-ка, он вольный пес!
ГОЛОВАСТЫЙ : - Думаю, он не пойдет в нашу стаю, Черный.
ЧЕРНЫЙ : - Посмотрим. Отойди, Красивая. Я сказал - отойди.
ГОЛОВАСТЫЙ : - Думаю, она хочет, чтобы ты не трогал Гордого.
ОТПЕТЫЙ : - Черный, отдай его мне!
ЧЕРНЫЙ : - Это наше дело. Мое и его. Все - прочь! Запомни, Гордый, это наш овраг. Эти псы – мои. Это моя стая.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ГОЛОВАСТЫЙ : - Послушай, Гордый. Возьми меня к себе в стаю. Я умею читать, все зовут меня Головастый.ГОРДЫЙ : - У меня нет стаи, Головастый.
ГОЛОВАСТЫЙ : - Тогда собери. Бывшая такса просится. И Хромая.
ГОРДЫЙ : - В овраге не должно быть две стаи, Головастый.
ГОЛОВАСТЫЙ : - Тогда победи Черного. Вчера он бросил в болото мою шляпу.
ОТПЕТЫЙ : - Зачем тебе шляпа, Головастый? Хочешь быть похожим на человека?
ОТПЕТЫЙ : - А я умею кусать, как собака!
КРОШКА : - Как собака!
ГОЛОВАСТЫЙ : - У нас всегда так. Чуть что, Отпетый бросается в драку. Он всегда за Черного.
ХРОМАЯ : - Может, я того, пойду? А вам - нехорошо… Не надо бы этого…
ТАКСА : - Хромая ходит побираться на железную дорогу. Залезает в поезд и бродит по вагонам с жалким видом. Люди кидают ей всякую всячину, она наедается сама, а остальное приносит Черному. Кстати, позвольте представиться, Такса.
КРОШКА : - Она бывшая Такса! Бывшая!
ТАКСА : - Да, я Бывшая Такса. Взгляните на мой бант, он немного обтрепался, но я не хочу его снимать, он напоминает мне о прошлом.… Это трагедия всей моей жизни, в этом нет ничего смешного! А вы, Крошка, живет в ящике из-под яблок! И вам совершенно нечем гордиться!
ОТПЕТЫЙ : - Чего развылись, как беззубые щенки перед костью?
ТАКСА : - Я снова вынуждена вас просить, Отпетый, выражать свои мысли более достойно…
ОТПЕТЫЙ : - Ты мне еще поговори о достоинстве! Мало тебе взбучки от Черного? Смотри, я так наподдам, мало не покажется!
ТАКСА : - Позвольте, но я ничего такого и не говорила…
ОТПЕТЫЙ : - Может, кто еще хочет высказать свое мнение? Головастый, ты? Крошка? Хромая?
ГОРДЫЙ : - Я могу поговорить с тобой о достоинстве. Или ты такой смелый только со слабыми?
ОТПЕТЫЙ : - Я – слабый? Подойди ко мне, и я порву тебя на части!
ЧЕРНЫЙ : - Луна поднялась. Мы выступаем на Ночной Дозор.
ГОЛОВАСТЫЙ : - Гордый, ты пойдешь с нами?
ГОРДЫЙ : - Куда?
ГОЛОВАСТЫЙ : - Искать Собачью Дверку.
ЧЕРНЫЙ : - Оставь его, Головастый. Ему не нужна Собачья Дверка, он ведь ищет Своего Человека!
ГОРДЫЙ : - Нет, почему же? Я пойду с вами. Только расскажите мне, какая она, это Дверка.
КРОШКА : - Мы всегда ищем Собачью Дверку во время ночного дозора. Найти Собачью Дверку – мечта каждого пса!
ТАКСА : - Собачья Дверка совсем маленькая, меньше бусинки. Пока не уткнетесь в нее носом, не найдете. А когда найдете, Собачья Дверка приоткроется и станет большой-большой, пройдет любая собака!
ГОЛОВАСТЫЙ : - За этой Дверкой совсем другая жизнь. Там льется лунный свет, белый, как молоко.
КРОШКА : - Там много вкусной еды!
ОТПЕТЫЙ : - Кругом поля, леса и дома, настоящие дома для собак!
ХРОМАЯ : - Там живут счастливые собаки!..
ЧЕРНЫЙ : - А ты веришь, Гордый, что Собачья Дверка есть?
ГОРДЫЙ : - Если в вашем овраге есть Собачья Дверка, ее обязательно надо найти.
ЧЕРНЫЙ : - Хороший ответ, Гордый. Ты начинаешь мне нравится. Построиться! Приставить носы! Вперед!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ТАКСА : - Черный, в северной канаве появилась большая ржавая коробка с двумя дырками.ЧЕРНЫЙ : - Пусть лежит.
ГОЛОВАСТЫЙ : - На бугорке кто-то забыл книжку.
ЧЕРНЫЙ : - Про собак?
ГОЛОВАСТЫЙ : - Нет, про людей.
ЧЕРНЫЙ : - Разорви на мелкие клочки.
ХРОМАЯ : - У меня там жгли костер… и сломали того… сучок, об который мы всегда чесались…
ЧЕРНЫЙ : - Узнать, кто сломал! Я его в клочья разорву!
КРОШКА : - У меня ничего не изменилось.
ЧЕРНЫЙ : - Так! У все изменилось, а у Крошки – не изменилось. Ты все хорошо проверил? А это что? Я нашел это на твоей поляне. Вот так всегда. Ничего не знают, ничего не хотят делать! Засыпь им весь овраг, они не заметят!
ОТПЕТЫЙ : - Черный, пора, луна взошла!
ЧЕРНЫЙ : - Стая, слушайте меня! Сегодня мы снова не нашли Собачью Дверку. Но мы найдем ее! Когда-нибудь мы войдем в Собачий Рай, и будем жить там вечно! А сейчас пришло время Большой Песни!
КРОШКА
Я Крошка, смешная Собачка!
Я просто на свете живу!
Когда мне бывает немножечко грустно,
Веселые песни пою!
ГОЛОВАСТЫЙ
А я Головастый, я пес ученый!
Я даже умею читать!
Меня обижают Отпетый и Черный,
Но надо об этом молчать!
ТАКСА
Я Такса, прелестна, мила и учтива!
Взгляните, на бант мой, Луна!
Он желт, как и вы, и такой же красивый!
Струится, как свет из окна!
ХРОМАЯ
Луна! Доброй ночи! Прости, что не лаю!
Силенки давно уж не те!
Признала меня? Это я же, Хромая!
Не видно, поди, в темноте!
ОТПЕТЫЙ
Луна, я Отпетый, и все меня знают!
Я в страхе держу весь овраг!
Луна, где же Дверка? Терпение тает!
Скажи мне, где рай для собак?
Давай, укажи мне на Дверку без драки!
А то разругаемся в дым!
Пускай доживают в овраге собаки!
Я в Дверку пролезу один!
ЧЕРНЫЙ
Ты слышишь, Луна, эти глупые песни!
Они вызывают мой смех,
Они не поймут, что Овраг этот тесен,
А Дверка Собачья – для всех!
ГОРДЫЙ
Луна, если можешь, открой эту Дверку,
Которую ищут все Псы,
Здесь каждый найдет Своего Человека,
И сбудутся наши мечты!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ГОРДЫЙ (Красивой): - Что ты там видишь? Ты так смотришь на луну, словно там тебя кто-то ждет! Почему ты не поешь? У тебя тяжело на душе, тебе не до песен? Постой, не уходи. Я хотел поблагодарить тебя.ГОЛОВАСТЫЙ : - Она не будет с тобой говорить.
ГОРДЫЙ : - Почему?
ГОЛОВАСТЫЙ : - Она немая, приятель, как дуб в нашем овраге. Когда она была щенком, дети Человека забили камнями ее мать.
ГОРДЫЙ : - Она – Красивая.
ГОЛОВАСТЫЙ : - Мы тоже так ее зовем. Но она сама по себе.
ГОРДЫЙ : - Сама по себе? Или с Черным?
ГОЛОВАСТЫЙ : - Черный – вожак. Молодой, сильный, большой, смелый. А мы все – слабые и трусливые. Поэтому она с Черным. Но ты – другое дело.
ГОРДЫЙ : - Ты о чем?
ГОЛОВАСТЫЙ : - Ты вольный пес, а Красивая не любит цепей.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ТАКСА: - Гордый, ваша песня разбила мне сердце! Друзья мои, как он прав! Свой Человек – вот воплощение грез любой порядочной собаки! Только Человек мог бы повязать мне новый бант! Этот, если быть честной совсем уже истрепался!КРОШКА : - Вот у меня никогда не было Своего человека! Никогда! И это здорово!
ЧЕРНЫЙ : - Новая песня, да слова все старые! Хромая! Расскажи им свою историю!
ХРОМАЯ : - Это… опять? Может, того, не надо…
ХРОМАЯ: - Я… это… не хочу…
ЧЕРНЫЙ: - А я – хочу! Давай-ка я сам начну! У Хромой никогда не было Своего Человека. У нее был целый ресторан. Вечерами там горели огни, играла музыка, и танцевали Люди. После них всегда оставалось мясо, и его было так много, что можно было бы накормить всех собак нашего оврага!
ХРОМАЯ : - А я тоже того… танцевала…
ЧЕРНЫЙ : - Однажды один добрый человек даже подарил ей мячик…
ХРОМАЯ : - Ты не так, не можешь… Молчи, я сама! Я, значит, танцевала! И потом, с мячиком танцевала и прыгала, высоко-высоко! И это было так красиво!
ЧЕРНЫЙ : - Как-то ее мячик попал на столик, за которым сидели Люди. И она прыгнула за ним.
ХРОМАЯ : - Потому что это был мой мячик!
ЧЕРНЫЙ: - Верно. Но Людям за столом это почему-то не понравилось. Наверное, они не любили танцы… или собак? Как ты думаешь, Гордый?
ГОРДЫЙ : - Прекрати!
ЧЕРНЫЙ : - Что?
ГОРДЫЙ : - Прекрати ее мучить. И всех этих собак! Для чего ты собрал их в стаю? Чтобы напоминать им каждый день, что Человек – враг Собаки?
ЧЕРНЫЙ : - Разве это не так?
ГОРДЫЙ : - Нет! Люди бывают разные, как и Собаки! Вы верите в Собачью Дверку? Хорошо. А я верю в то, что у каждой собаки должен быть Свой Человек! Настоящий друг! Вы почувствуете его, как только увидите. У вас заблестят глаза, завиляет хвост, и вы подойдете к Своему Человеку, чтобы он вас погладил. Ваш Человек потреплет вас по загривку и скажет: «Здравствуй, любезный, как твои дела? Где же ты пропадал так долго? Я ждал тебя. Идем!» И тогда вы пойдете за Своим Человеком на край света.
ЧЕРНЫЙ: - Ты хорошо говоришь, Гордый. Выходит, что тот Мой Человек…
ГОРДЫЙ : - Черный! Это был совсем не Твой Человек! (Собирается уходить).
ЧЕРНЫЙ : - Ты куда?
ГОРДЫЙ : - В город.
ГОЛОВАСТЫЙ : - Это неплохая идея, ведь Люди живут в городе, в больших будках, которые называются дома.
КРОШКА : - Может, там ты найдешь Своего Человека.
ХРОМАЯ : - Я, это, с тобой… Дорогу там показать, или еще чего…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ХРОМАЯ : - Ты это… с привязанными не ссорься… а то они того…ГОРДЫЙ : - О чем мне с ними говорить? Привязанные носят ошейники и намордники. Я бы никому не позволил надеть на меня ошейник!
БАЛКОННАЯ : - Это потому, что у тебя нет медалей! Ошейник надевают, чтобы носить медали!
ГОРДЫЙ : - Подумаешь – медали!
БАЛКОННАЯ : - Вот у меня много медалей, можешь послушать, как они звенят! Это значит, я породистая!
ХРОМАЯ : - У меня есть того… мячик!
БАЛКОННАЯ : - Мячик! У Моего Человека тоже есть медаль. Значит, он тоже породистый.
ХРОМАЯ : - Это, того… еще проверить надо!
БАЛКОННАЯ : - Мой Человек самой лучшей породы!
ГОРДЫЙ : - Самая лучшая порода – это, конечно, пудель?
БАЛКОННАЯ : - Точно, точно! Мой Человек – пудель!
ГОРДЫЙ : - Хотя я где-то слышал, что лучшая порода – это шавка…
БАЛКОННАЯ : - Да, да, мой человек – шавка! Мой Человек выше вас! Он бегает быстрее вас! У Моего Человека такие клыки, что он перегрызет вас пополам!
ГОРДЫЙ : - До чего ж ты глупая псина, а еще с медалями!
БАЛКОННАЯ : - Только попробуй, залезь на мой балкон! Только попробуй, плюнь в меня! Всех, всех перекусаю! В клочья раздеру!
ГОРДЫЙ : - Эй ты, болонка, слезай-ка вниз, поговорим как собака с собакой. Тогда я тебе и на балкон залезу, и плюну тебе прямо в нос!
БАЛКОННАЯ : - Раздеру! Разорву! Разом порешу!
ХРОМАЯ : - Это ж надо… стыд и срам!
ЯМОМОТО (внезапно появился): - Вот ведь какие бывают собаки!
БАЛКОННАЯ : - Кошка! Брысь! Вон пошла! Вон!
ЯМОМОТО (спокойно): - Я тебе морду в кровь раздеру. Так, так. Значит вот он, новый пес из нашего оврага. Будем знакомы. Ямомото. Кот. Ямомото - японский император. А император важнее всех.
ХРОМАЯ : - Ну да уж того... не важнее Черного…
ЯМОМОТО : - Важнее всех, глупая ты собака!
ГОРДЫЙ : - Почему он не убегает от нас?
ЯМОМОТО : - А зачем? Хромая меня все равно не догонит. А ты за котами не гоняешься, не то воспитание.
ГОРДЫЙ : - Это верно. Я – Гордый.
ХРОМАЯ : - Говорить с котом… это того…
ЯМОМОТО : - Хромай отсюда по своим делам, не порть наш первый тет-а-тет.
ГОРДЫЙ : - Я бы поболтал с тобой, но мне надо найти здесь Своего Человека.
ЯМОМОТО : - Своего Человека? Похвально. Только знаешь, людей мало, а собак много. Но ты ищи, ищи. Я живу вон там, в соседнем доме. Приходи как-нибудь в гости, когда моих дома не будет. Окно всегда открыто.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
КРОШКА: - Пополнение! У нас пополнение! Приехал автобус, вышел человек с двумя собачками, оставил их на остановке, а сам сел в автобус и уехал!
ЧЕРНЫЙ : - Что вы тут делаете?
ВАВИК и ТОБИК : - Ждем.
ЧЕРНЫЙ : - Кого ждете?
ВАВИК и ТОБИК : - Нашего Человека.
ЧЕРНЫЙ : - И где же он?
ВАВИК и ТОБИК : - Он скоро вернется.
ОТПЕТЫЙ : - А вы знаете, что это – наше место?
ВАВИК и ТОБИК : - Мы не знали. Мы можем ждать чуть подальше.
ЧЕРНЫЙ : - Видали? Они ждут Своего Человека! Утром он их привез, а сейчас уже вечер! И они еще думают, что он вернется!
КРОШКА : - Вернется! Человек вернется!
ГОЛОВАСТЫЙ : - Ну, если утром, то теперь уж, конечно, не вернется.
ХРОМАЯ : - Да уж, это самое… не вернется!
ТАКСА : - Меня точно также, знаете ли, привезли и бросили.
ЧЕРНЫЙ : - Слышали? Как вас зовут?
ВАВИК и ТОБИК: - Вавик и Тобик.
КРОШКА : - Вавик! Ой, не могу! И Тобик!
ОТПЕТЫЙ : - Вавик и Тобик? Это что за имена?
ЧЕРНЫЙ : - Разве не стыдно отзываться на такие клички? Теперь вы будете просто Новые. Идите сюда, живо!
ВАВИК и ТОБИК : - Не пойдем.
ЧЕРНЫЙ : - Не пойдете? Вы не хотите меня слушаться?
ВАВИК и ТОБИК : - Мы слушаемся только Своего Человека.
ЧЕРНЫЙ : - А теперь вы будете слушаться меня! Ваш Человек вас бросил! Он больше никогда не вернется!
ВАВИК и ТОБИК : - Мы не верим!
ТАКСА : - Они такие скромные!
ОТПЕТЫЙ : - Черный, дай я им объясню, кто тут главный!
ГОРДЫЙ : - Не трогай их, Черный. И убери эти грязные челюсти.
ОТПЕТЫЙ : - Как ты меня назвал?
ГОРДЫЙ : - Пусть ждут, они сами поймут, что их Человек не вернется, и попросятся в твою стаю.
ОТПЕТЫЙ : - Я тебя надвое разгрызу!
ЧЕРНЫЙ : - Гордый, хочешь быть моей правой лапой?
ОТПЕТЫЙ : - А как же я, Черный?
ЧЕРНЫЙ : - Ты будешь моей правой лапой, Гордый?
ГОРДЫЙ : - Нет.
ЧЕРНЫЙ : - Я два раза не предлагаю. (Уходит).
ГОЛОВАСТЫЙ : - Будь осторожнее, Гордый! У Черного очень крепкие зубы.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ГОРДЫЙ : - Слушай, Головастый, ты же умеешь читать?
ГОЛОВАСТЫЙ : - Я два года учился в человечьей школе на той стороне оврага!
ТАКСА : - Ах, Головастый, будьте душкой, научите и меня!
ГОРДЫЙ : - Ну же, Головастый. Тебя дама просит!
КРОШКА : - Дама! Ой, не могу! Такса – дама!
ХРОМАЯ : - Ты, это… мал еще рассуждать-то!
ГОЛОВАСТЫЙ : - Ну, если вы так просите… Садитесь. Нет, наоборот. Крошка, перестань хихикать. Теперь начнем. Здравствуйте, дети. Крошка, иди к доске. Отвечай урок.
КРОШКА : - Чего?
ГОЛОВАСТЫЙ : - По-твоему, я должен подсказывать?
КРОШКА : - А что такое урок?
ГОЛОВАСТЫЙ : - Это такая вещь, которую нужно рассказывать. Рассказывай что хочешь, а я поставлю отметку.
КРОШКА : - Ну, прихожу я вчера вечером, а в моем ящике сидит мышь. Я за ней побежал…
ГОЛОВАСТЫЙ : - Поймал?
КРОШКА : - Не, она в норку ушла.
ГОЛОВАСТЫЙ : - Молодец, ставлю пять! Такса, иди к доске и отвечай урок.
ТАКСА : - Когда я жила на даче, помню, у меня было много-много еды…
ГОЛОВАСТЫЙ : - Крошка, не мешай!
ТАКСА : - Да, меня кормили колбасой!
КРОШКА : - Колбасой? Ой, не могу! Кормили колбасой!
ТАКСА : - Почему ты смеешься? Да, меня кормили колбасой, и это все знают.
ГОЛОВАСТЫЙ : - Молодец, ставлю пять! Новые, к доске!
ВАВИК и ТОБИК : - Наш Человек самый хороший! Самый сильный и смелый!
ГОЛОВАСТЫЙ : - Молодцы, ставлю пять. Хромая, иди к доске.
ХРОМАЯ : - Ну, я как раз… это самое…
ЧЕРНЫЙ (подошел незаметно) : - Молодец, ставлю пять! А мне можно к доске?
ГОЛОВАСТЫЙ : - Можно.
ЧЕРНЫЙ : - Жалко, Красивая говорить не может, а то бы она вам много чего порассказала! О людях, о тяжелых камнях, о больших палках. Все вы дураки. Собака должна быть собакой. Зачем собаке читать по-человечьи? Все равно Человек не даст вам свою одежду, не даст еду. Нам достаются только объедки! Вот мой рассказ! Что ты мне поставишь, Головастый?
ГОЛОВАСТЫЙ : - Ставлю пять.
ОТПЕТЫЙ : - Нам ни к чему учиться человечьим словам! Мы - собаки!
ЧЕРНЫЙ : - Вспомните о Собачьей Дверке! Мозговые косточки, теплый ночлег, огромная луна! И никаких людей, только псы! Сильные, свободные псы! Разве не ради этого мы живем?
ХРОМАЯ : - Только, Черный, это… того… нету ее, Дверки-то. Мы ищем-ищем, а она – того…
ЧЕРНЫЙ : - Нету, говоришь? А вы в нее верите?
ХРОМАЯ : - Да я уже того… стара. Чего верить-то? Живот, он это… еды хочет. Мяса там, или косточку какую… А верой-то того… не наешься!
ЧЕРНЫЙ : - Скажи, Хромая, что тебе снится ночами?
ХРОМАЯ : - Того…еда…
ЧЕРНЫЙ : - А о чем ты мечтаешь?
ХРОМАЯ : - Это… о мячике…
ЧЕРНЫЙ : - О мячике! Чтобы играть, высоко подпрыгивать и бить его носом, так?
ХРОМАЯ : - И чтобы лапа… это… не болела…
ЧЕРНЫЙ : - Так вот за Собачьей Дверкой ты опять будешь здорова, у тебя будет не один, а десять мячиков…
ХРОМАЯ : - И чтобы музыка того… как в ресторане… И танцевать!
ЧЕРНЫЙ : - Ты будешь танцевать, Хромая! Я сам приглашу тебя на самый прекрасный танец в твоей жизни!
ТАКСА : - А мне повяжут бант! Огромный новый бант в крапинку!
ВАВИК: - А кусочки сахара?
ТОБИК : - Белые и сверкающие, как снег зимой!
ЧЕРНЫЙ : - Все, чего захотите! Красивая! А ты споешь нам свою самую любимую песню, твой голос будет чист и звонок, как утренняя роса на цветке! Даже Гордый верит, что такая Дверка есть. Ему даже приснился сон, что он нашел ее и открыл, а там…
ГОРДЫЙ : - Там стоял Мой Человек.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
БАЛКОННАЯ : - Эй, приятель! Эй, ты, постой-ка!
ГОРДЫЙ : - Чего же ты не ругаешься?
БАЛКОННАЯ : - Не хочется. Как там, на улице, хорошо?
ГОРДЫЙ : - Очень.
БАЛКОННАЯ : - Ты расскажи, как там, в овраге?
ГОРДЫЙ : - Да ты выходи! Погуляем.
БАЛКОННАЯ : - Не могу, меня только сюда, на балкон выпускают. Знаешь, Гордый, мне бы так хотелось немного свободы!
ГОРДЫЙ : - Ты что, не собака что ли?
БАЛКОННАЯ : - Задние лапы у меня слабые, почти не ходят. Болею я.
ГОРДЫЙ : - Прощай, мне некогда! Иду в гости.
БАЛКОННАЯ : - Ты приходи ко мне иногда. И других приводи. Расскажете, чем пахнет трава…
ЯМОМОТО : - Гордый! Какой сюрприз! Проходи, проходи. Вот, здесь я живу. Чай, кофе? Может, по рюмочке валерьянки?
ГОРДЫЙ : - Мне бы косточку…
ЯМОМОТО : - Костей не держим, извини. А я выпью валерьяночки. Давай, Гордый, я лучше расскажу тебе про Японию. Япония – большая страна. В ней много мышей, они подчиняются котам. Самый главный в Японии император Ямомото.
ГОРДЫЙ : - А где это – Япония?
ЯМОМОТО : - Очень далеко! За оврагом, по ту сторону дороги!
ГОРДЫЙ : - Да, это далеко. Может, где-то в Японии живет Мой Человек. Знаешь, чтобы найти Своего Человека, я бы отправился куда угодно: в Японию, или даже в эту, как ее, Америку. Головастый говорит, это страшно далеко, туда нельзя добежать лапами, нельзя доехать на поезде, можно только долететь по небу! А я слушаю его и думаю: стоит где-нибудь Мой Человек, ждет меня, ждет, а я никак не могу его найти! Что мне делать, Ямомото?
ЯМОМОТО : - Пусть ждет! Человека надо приручать!
ГОРДЫЙ : - Как это – приручать?
ЯМОМОТО : - Вот я, например, своих домашних приручил. Стирка, уборка, готовка – это на них. Я раз и на всегда сказал: времени у меня не хватает. Так что ко мне не пристают. Потому что я император Японии!..
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Дождь в овраге. Разговор ВЗРОСЛОГО И РЕБЕНКА о Вавике и Тобике (аудиозапись).
РЕБЕНОК : - Папа! Смотри, какие хорошенькие собачки! Давай возьмем их на дачу? Я буду с ними играть, а они посторожат дом!
ВЗРОСЛЫЙ : - Осторожно! Они могут быть больными.
РЕБЕНОК : - Собачки, собаченьки! Идите сюда! Папа, ну давай возьмем этих маленьких собачек… Ну, папа!
ВЗРОСЛЫЙ : - А зимой куда денем? Лето кончается….
РЕБЕНОК : - Хочу этих двух маленьких собачек! Хочу! Хочу!
ВЗРОСЛЫЙ : - Ладно, ладно, только не плачь!
РЕБЕНОК : - Идите ко мне, маленькие. Поедем на дачу. На даче хорошо…
ГОРДЫЙ : - Идите же, чего вы ждете?
ТАКСА : - Ах, если б меня кто-нибудь позвал на дачу! Я бы вылизала ему руки…
ОТПЕТЫЙ : - Не сомневаюсь.
ТОБИК : - А Черный на нас не рассердится?
ВАВИК : - Если нам не понравится, мы обязательно вернемся! (Убегают).
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ЧЕРНЫЙ : - Гордый, где она? Не поворачивайся ко мне спиной!
ГОРДЫЙ : - Я не знаю.
ЧЕРНЫЙ : - Не знаешь? Такса сказала, что Красивая ушла из оврага вчера утром, и с тех пор ее никто больше не видел.
ГОРДЫЙ : - Она вольная собака.
ЧЕРНЫЙ : - Она в стае. И она со мной, слышишь? Как бы ты ни смотрел на нее, Красивая моя!
ГОРДЫЙ : - Возможно, она думает иначе.
ЧЕРНЫЙ : - Когда она появилась в овраге, никто не назвал бы ее Красивой. Это был маленький слабый комочек шерсти на трясущихся ножках. Она не скулила, а просто подошла и подняла на меня свои огромные глаза. Ты же знаешь эти глаза! Когда на небе встает луна, она отражается в них, как в блюдцах. Потом она ткнула носом меня в бок, прижала ко мне свое худенькое щенячье тельце, и вдруг перестала дрожать. (Пауза). Мне нужно было разорвать тебя, как только ты появился в нашем овраге.
ГОРДЫЙ : - Я все понял, Черный. Но я, правда, не знаю, где Красивая.
ЧЕРНЫЙ : - Если Красивая не вернется завтра в овраг, я пойду искать ее.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
КРОШКА : - Там такое! Там Хромая! Было у нее три лапы, а теперь и вовсе на двух приползла!
ТАКСА : - Бедняжка, за что вас так?
ОТПЕТЫЙ : - Железякой. По лапам. Уж я-то знаю.
КРОШКА : - Плохо твое дело, Хромая. Говорили тебе, не побирайся.
ГОЛОВАСТЫЙ : - Хромая, может, ты есть хочешь?
ХРОМАЯ : - Не знаю…
КРОШКА : - Хочешь, я принесу тебе фантик от большой конфеты?
ХРОМАЯ : - Мне бы это… травки солененькой.
ОТПЕТЫЙ : - Вспомнила! Ее еще в прошлом году землей и камнями завалили, когда дорогу строили!
ЧЕРНЫЙ: - Поищите ей соленой травы. Живо!
ХРОМАЯ : - Спасибо.
ЧЕРНЫЙ : - Ладно, Гордый, я не такой, чтобы ссориться, когда кто-то умирает.
ХРОМАЯ : - Я это… того… не хочу. Мне Собачью Дверку надо найти.
ЧЕРНЫЙ : - Найдешь, Хромая, обязательно найдешь. Только ты ничего не бойся.
ХРОМАЯ : - Я и не боюсь. Гордый, знаешь, где у старого куста лежит кривая дощечка?
ГОРДЫЙ : - Знаю.
ХРОМАЯ : - Там, это… мой мячик спрятан. Возьми те его себе. Хороший такой мячик, совсем новый, только с дыркой. С ним хорошо играть.
ГОРДЫЙ : - Ладно.
ХРОМАЯ : - Вы прыгайте повыше и бейте его носом. Ты же хорошо прыгаешь. Гордый… Вы подпрыгните до неба, это красиво… (Умирает).
ЧЕРНЫЙ : - Я им отомщу!
ГОРДЫЙ : - Не надо, Черный. Я буду вместо Хромой.
ЧЕРНЫЙ : - Друзья, Гордый вступает в стаю! Он будет моей правой лапой! Поклянемся же стоять друг за друга и никогда не разлучаться! Поклянемся не забывать Хромую!
ВСЕ : - Клянемся!
ТАКСА : - Беда никогда не приходит одна.
ГОРДЫЙ : - Я думаю, нас ждут большие неприятности.
ЧЕРНЫЙ : - Что за настроения? Не распускать нюни! Мы стая! (Все собаки). Мы стая!
ГОРДЫЙ : - Надо, чтобы кто-нибудь из нас сторожил овраг. Каждую ночь.
ТАКСА : - Простите, такса – не сторожевая порода!
ГОРДЫЙ : - Тот, кто сделал это с Хромой, может прийти за любым из нас.
ОТПЕТЫЙ : - Да я его в клочья раздеру!
ГОРДЫЙ : - Я осмотрю овраг. А вы держитесь вместе, стая!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ГОЛОВАСТЫЙ: - Я думаю, Гордый все-таки прав. Никому не следует выходить из оврага!
ТАКСА : - Послушайте, а где все-таки наша Красивая? Помнится, у нее был такой измученный вид…
ЧЕРНЫЙ : - Самовольная девчонка! Всегда уходила, куда ей вздумается! Я как раз собирался ее искать. А тут еще эти…
КРОШКА : - Щенки!
ЧЕРНЫЙ : - Какие… щенки?
КРОШКА : - Шесть щенков!
ОТПЕТЫЙ : - Там, за оврагом, под кустом бузины, в большой коробке.
ЧЕРНЫЙ : - Откуда ты знаешь?
ОТПЕТЫЙ : - Я носил Красивой еду.
ЧЕРНЫЙ : - И ты молчал, Отпетый?
ОТПЕТЫЙ : - Она не хотела, чтобы об этом знали в овраге. Особенно ты.
ЧЕРНЫЙ : - Я хочу их увидеть.
ГОЛОВАСТЫЙ : - Думаю, Черный, еще не время.
ЧЕРНЫЙ : - Тебя никто не спрашивал. Я хочу их видеть! Я должен их увидеть, понимаете? Они – тоже наша стая.
ОТПЕТЫЙ : - Она приведет щенков, Черный, когда будет можно.
ТАКСА : - Ах, щенки! Как это прекрасно! У меня, знаете ли, тоже были детки. Такие славные детки…
КРОШКА : - Детки! Славные детки! (Смеется).
ТАКСА : - Да, мои славные детки. Такие у них были смышленые мордочки, ласковые глазки, бархатная шерстка…
КРОШКА : - Вот врет! И где же они, твои детки, Такса?
ТАКСА : - Их увезли. Сначала одного, потом другого. Одного за другим. Я просила Хозяина оставить мне хотя бы одного щенка, младшего. Это, знаете ли, была девочка. Она так потешно виляла хвостиком, когда мы с ней играли. Когда она подросла, я бы отдала ей свой бант, большой бант в крапинку, такой красивый бант! (Плачет).
ЧЕРНЫЙ : - Не смей выть, Такса! Здесь, в овраге, есть только наша стая. Здесь никогда не будет людей! Никто не заберет щенков Красивой, это говорю я, Черный!
ЯМОМОТО (внезапно появился) : - Не уверен!
ЧЕРНЫЙ : - Ты? Пошел прочь!
ЯМОМОТО : - Не надо лаяться, Черный. Я решил пожить немного с вами. Видите ли, домашним не понравилось, что Гордый приходил ко мне в гости. Но я был строг, суров и непреклонен.
Пока ЯМОМОТО разглагольствует, за его спиной появляются ободранные и голодные ВАВИК и ТОБИК.
ВАВИК : - Это что, кот?
ТОБИК : - Точно, кот!
ЯМОМОТО : - Да я с хозяином подрался! Он, видите ли, на меня замахнулся! Но я страшен в гневе. Я так дал ему лапой, что он покатился кувырком!
ВАВИК : - Какой гладкий!
ТОБИК : - И жирный!
ЯМОМОТО : - Тогда я решил, что в знак протеста буду жить в вашем овраге!
ВАВИК и ТОБИК бросаются на ЯМОМОТО.
КРОШКА : - Гляньте, это же наши Новые! Вернулись!
ЯМОМОТО : - Многоуважаемые псы!..
ТАКСА : - Они же были на даче!
ЯМОМОТО : - Сородичи! Друзья! Братья!..
ГОЛОВАСТЫЙ : - Оно и видно!
ЯМОМОТО : - Моя шкура охраняется государством!
ОТПЕТЫЙ : - Ату его! Ату! (Ямомото сбегает).
ЧЕРНЫЙ : - А ну-ка, вы, прихвостни Человека, вон из моего оврага!
ВАВИК и ТОБИК : - Черный, возьми нас обратно в стаю!
ОТПЕТЫЙ : - Раньше надо было думать!
ВАВИК : - Мы не знали!
ТОБИК : - Мы им поверили!
ВАВИК : - А они нас на цепь и на двор!
ТОБИК : - Мы думали, что будем играть!
ВАВИК : - А у нас блохи!
ЧЕРНЫЙ : - Я сейчас завою! Жаль, Гордый не слышал эту историю! Он ведь так ждет Своего Человека!
Вбегает ГОРДЫЙ.
ЧЕРНЫЙ : - Где ты был? Наши дачники вернулись!
ГОРДЫЙ : - Черный, бежим со мной!
ЧЕРНЫЙ : - Зачем?
ГОРДЫЙ : - Надо. Только ты и я.
ЧЕРНЫЙ : - Говори здесь. У меня нет секретов от моей стаи.
ГОРДЫЙ : - Ты не понимаешь… Там, за оврагом, огромная машина с ковшом!
ЧЕРНЫЙ : - И что из этого?
ОТПЕТЫЙ (вдруг догадавшись): - Там же, под кустом бузины, в большой коробке!..
Стая срывается и бежит.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ГОРДЫЙ : - Никто не мог знать, что туда начнут сбрасывать землю. Там редко появлялись люди. Ты ни в чем не виноват, Черный!
ГОЛОВАСТЫЙ : - Оставь его, Гордый.
ОТПЕТЫЙ : - Ему бы сейчас повыть. Жаль, луны нет.
ТАКСА : - Когда воет сердце, луна не нужна.
КРОШКА : - Смотрите!
Появляются КРАСИВАЯ и ЩЕНОК, он неуверенно делает свои первые шаги.
КРАСИВАЯ : - Мы слишком мало любили на этой земле. Мы не любили деревьев, а как доверчивы листья! Мы не любили реки, а в них отражается солнце. Мы не любили небо, а в нем облака проплывают, куст у дороги и птичий щебет. Мы не любили ветер, мы не любили скалы, не слышали стука их сердца. Мы не любили сны, мы не любили руки и тех, кто хотел удержать нас в своих объятьях. Мы слишком мало любили землю, чтобы на ней остаться!
ГОРДЫЙ : - Ты куда? Не смей, Черный. Ты нужен стае, ты нужен Красивой. Если с тобой что-то случится, кто позаботиться о них?
ЧЕРНЫЙ : - Ты позаботишься, Гордый. Надеюсь, лучше, чем я.
ГОРДЫЙ : - Я тебя не пущу!
ЧЕРНЫЙ : - Пустишь. Они убили Хромую! А она была всего лишь старой больной собакой! Они завалили слепых щенят горой мусора! Они будут уничтожать нас по одному, а мы останемся сидеть в овраге и ждать конца?
ГОРДЫЙ : - Нас они не тронут!
ЧЕРНЫЙ : - Не тронут? Пусть! А его? Ты можешь мне поклясться, Гордый, что он успеет вырасти, что его лапы окрепнут, а клыки заострятся до того, как сюда придут люди? Кто из вас, собаки, поклянется сохранить жизнь этого щенка, даже если всем нам придет конец?
ЧЕРНЫЙ : - Я смотрю, вы боитесь людей. Что же, я отомщу сам.
ГОРДЫЙ : - А как же Собачья Дверка, Черный? Ты больше не будешь ее искать?
ЧЕРНЫЙ : - Ищите ее сами!
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
БАЛКОННАЯ : - Эй, ты, поди-ка сюда!
ЯМОМОТО : - Какая встреча! Чего же ты не лаешь? Не в настроении?
БАЛКОННАЯ : - Меня сегодня вывели погулять. На полчаса!
ЯМОМОТО : - Это что! Меня недавно вывели погулять на месяц! Вот это, скажу я тебе, была просто императорская прогулка!
БАЛКОННАЯ : - Я такое видела!
ЯМОМОТО : - Не поверишь, что я видел! Мне удалось прогуляться за овраг, я почти дошел до Японии. Но возле шоссе подумал: в Японии, наверное, уже есть свой император. Останусь-ка я лучше здесь!..
БАЛКОННАЯ : - Послушай, я видела Черного. Среди белого дня он напал на взрослую. Она прогуливалась вдоль оврага. Черный прыгал вокруг нее и щелкал зубами.
ЯМОМОТО : - Да, Черный любит, когда его боятся. В этом мы с ним похожи. Ты не находишь, что в профиль я немного напоминаю собаку?
БАЛКОННАЯ : - А потом один Человек не испугался, бросил в Черного камень. Тогда Черный вышел из себя и укусил Человека за ногу.
ЯМОМОТО : - Люди не любят, когда их кусают. Они считают таких собак бешеными. Их отправляют на живодерню.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ЯМОМОТО : - Эй, собаки! Я тут кое-что слышал. Говорят, в овраге появились бешеные псы, они кусают людей.
ТАКСА : - Позвольте, но это же нелепо! Разве порядочная собака может кусать людей?
ОТПЕТЫЙ : - А чего нам с ними – лизаться? Он тебя палкой по ребрам, а ты ему в ногу клыками, да побольнее, чтобы надолго запомнил!
ГОЛОВАСТЫЙ : - Это опасные мысли, Отпетый.
ОТПЕТЫЙ : - К черту вашу опасность! Размяукались, как слепые котята: «страшно», «боимся», «что делать»! Черный ушел, и вы все хвосты поджали, того и гляди, к людям на брюхе поползете – простите! А за что нас прощать? За то, что мы собаки? Пока был с нами Черный, у нас была стая. А как не стало сильной лапы, вы все сдрейфили!
ВАВИК : - Люди не любят нас из-за Черного!
ТОБИК : - Что же нам делать?
ГОЛОВАСТЫЙ : - Я думаю, им надо все объяснить. Надо сказать, что Черный не собирался никого кусать, он просто очень расстроился…
ОТПЕТЫЙ : - Вот ты и объясни.
ТАКСА : - Какая жалость, что мы не говорим по-человечьи. Мой знакомый спаниель умел говорить «мама».
ЯМОМОТО: - Ну, мне пора. Я вас предупредил по старой дружбе! Если честно, я не очень-то люблю собак. Можно сказать, я их терпеть не могу!
ГОРДЫЙ : - Он прав: нам нечего больше ждать, пора уходить из оврага.
ГОЛОВАСТЫЙ : - Вот только куда нам идти?
ГОРДЫЙ : - Мы будем искать Собачью Дверку!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
КРОШКА(вбегает) : - Там еду кидают! Много-много еды! Мясо!
ОТПЕТЫЙ : - Мясо? Не объедки с мусорной кучи, а настоящее свежее мясо?
ГОЛОВАСТЫЙ : - Крошка, может, ты нашел Собачью Дверку?
ТАКСА : - На что она похожа?
КРОШКА : - Там светло! Очень светло! Как будто среди ночи появилось огромное солнце!
ГОЛОВАСТЫЙ : - Может быть, это не солнце, а луна?
ОТПЕТЫЙ : - Конечно, луна!
ВАВИК : - А там тепло?
КРОШКА : - Очень тепло!
ТОБИК : - Нет ли там маленьких кусочков сахара?
КРОШКА : - Там горы сахара!
ТАКСА : - И новый бант в крапинку!
ОТПЕТЫЙ : - Жаль, что с нами нет Черного! Но он теперь сам по себе. Ну, кто первый в Собачий Рай?
СОБАКИ стоят в нерешительности.
ГОЛОВАСТЫЙ: - Так вот она какая, Собачья Дверка.
КРОШКА : - Мы так долго искали ее в нашем овраге, а она здесь!
ТАКСА: - Даже не верится! А как замечательно оттуда пахнет!
ВАВИК : - И свет! Какой яркий свет!
ТОБИК : - Он ослепляет, и за ним ничего не видно.
ОТПЕТЫЙ : - Я вижу Хромую!
СОБАКИ : - Где? Где?
КРОШКА : - Вон там! Она машет хвостом и зовет нас!
ГОЛОВАСТЫЙ : - Почему же мы стоим здесь?
ТАКСА : - Может, нам просто немного страшно?
ОТПЕТЫЙ : - Я верю Черному! Я пойду первый!
СОБАКИ друг за другом идут на свет.
ГОРДЫЙ : - Ты иди, Красивая, иди. Я пока останусь, поищу Черного. Он так верил в эту Дверку, а мы нашли и идем туда без него. Это нехорошо. Если встретишь там Моего Человека, передай, пусть дождется меня, я скоро. Ну, идите! (Красивая и Щенок медлят).
Вбегает ЧЕРНЫЙ.
ЧЕРНЫЙ : - Где все?Гордый, где моя стая?
ГОРДЫЙ : - Мы нашли Собачью Дверку, Черный!
ЧЕРНЫЙ : - Я узнал их тайну, Гордый! Нет никакой Собачьей Дверки! Они дают мясо, а потом кидают на шею петлю. Ты задыхаешься, бьешься, а они затягивают веревку все туже и туже. Тогда ты начинаешь грызть железные прутья, но это клетка, и из нее нет выхода! Знаешь, как люди называют такую Дверку? «Живодерня»!
ГОРДЫЙ : - Все наши уже там…
ЧЕРНЫЙ : - Почему же ты - здесь? Ах да, я совсем забыл, что ты же ищешь Своего Человека! Уведи их подальше, Гордый! Красивая, береги себя и маленького.
ГОРДЫЙ : - Черный, бежим с нами!
ЧЕРНЫЙ : - Эх ты, Гордый, вольный пес! Ты так ничего и не понял. Это моя стая, это мои псы. Я должен быть с ними. (Уходит в клетку).
КРАСИВАЯ передает ЩЕНКА ГОРДОМУ, тоже бежит в клетку.
ГОРДЫЙ (Щенку): - Мы с тобой обязательно отыщем Собачью Дверцу, малыш. Когда-нибудь мы откроем ее, а за ней будет стоять Наш Человек.
ЩЕНОК : - Расскажи мне сказку, как Собака перестала разговаривать с Человеком...
До свидания, Овраг
Аннотация
Пьеса о бездомных собаках.Действующие лица:
Черный- бродячий пёс, вожак стаи.
Гордый- бродячий пес, не принадлежит стаи
Бывшая Такса- бродячая собака
Крошка- бродячий щенок
Хромой- старый бродячий пес
1 щенок- щенок
Вот и лето пришло. Как я люблю эту пору! Зимой нелегко прожить. Найдёшь на дороге огрызок, а он промёрз, укуси попробуй.
Зимой скучновато. Только и радости , когда дети катаются с гор. Можно за ними бегать, прыгать и лаять.
Один пёс из наших бывал в лесу на охоте. Он говорит, что на снегу там много следов. От них загорается сердце собаки.
Но то в лесу. А в нашем овраге если и проложит стёжку, то знакомый кот. Кругом человечьи следы, птичьи крестики и линейки от лыж. Только утром после снегопада овраг становится чистым и белым.
Нет, летом лучше. Вырастает большая трава. Цветы качают головками. И запахов полно, от которых дрожит нос.
Наш овраг большой и красивый. В овраге у нас раздолье, обежать его – целое путешествие.
По краям оврага растут кусты и деревья. На деревьях живут птицычернухи. Их домики похожи на корзины, ни крыш, ни дверей. Домик собаки, конечно, лучше, но ведь не у каждого пса есть своя конура.
Я знаю тут каждую ложбинку. Посреди оврага течёт ручей. Летом он почти высыхает, но земля вокруг всё равно мокрая, и даже есть маленькое болотце. Трава здесь высокая, по самые уши. Тучами летают комары, и смеются лягушки.
В овраге много вещей. Чего тут только не встретишь! Старые туфли и варежки. Колёса, шарики и дощечки.
Головастый нашёл мятую шляпу и научился её носить, а Крошка живёт в ящике изпод яблок. Ящик пахнет яблоками, но Крошке по ночам снятся котлеты.
Я знаю, где лежит золотое колечко. Я понюхал его и понял, что колечко носил добрый человек. Только не знаю, зачем он положил его в овраг.
Со всех сторон овраг окружают высокие белые дома. А дальше этих домов всё больше и больше. Там гудят машины, ночью поднимается зарево.
Наш овраг с каждым летом становится меньше. Этой весной насыпали целую кучу камня , песка и глины. Снова хотят строить дом. Все наши ругаются. Разве им места мало? Почему обязательно в нашем овраге? Куда податься собаке?
Но жаловаться некому.
Особенно я люблю наш овраг ночью. С его глубокого дна видно чёрное небо, а в нём насыпано много красивых блестящих звёзд. Они очень высоко, и как ни прыгай, не достанешь.
Вместо солнца выходит белая луна. Холодок пробегает по спине, шерсть встаёт дыбом. И если спишь при луне, бывают сны, от которых текут слезы, а внутри так сладко щемит.
Все мы вольные псы. Когдато вокруг оврага была деревня. Маленькие дома сломали, построили большие. Хозяева уехали, а собаки остались.
Верховодит у нас Чёрный. Он большой и сильный. Все ему подчиняются, только я держусь в стороне. Раза два мы сцепились. Он понял, что клыки у меня не хуже, и больше не пристаёт.
Иногда я бегаю со всеми, иногда один. Я не стал отбивать у Чёрного псов, и он успокоился.
Раньше у Чёрного был приятель, большой и глупый увалень по кличке Отпетый. Чуть что, Отпетый бросался в драку. Он всегда был за Чёрного. Теперь Отпетого нет, но Чёрного всё равно боятся.
Головастый:
– Гордый, возьми меня в стаю.
Гордый:
– У меня нет стаи, Головастый.
Головастый:
– Тогда собери. Бывшая Такса просится и Хромой.
Гордый:
– В овраге не должно быть две стаи.
Головастый:
– Тогда победи Чёрного. Вчера он бросил в болото мою шляпу.
Победи, победи, победи.
Гордый :
Все отпустив головы расходятся по конурам. И укладываются спать.
Крошка:
Пусть мне сегодня приснится большая косточка!
Бывшая Такса:
А мне пусть приснится мягкая овчинка, а то в моей коробке совсем мокро.
Головастый:
А я хочу найти во сне красивую и умную книгу, я буду читать ее.
Черный:
А мне пусть приснится человек! Я его покусаю!
Гордый:
Не все люди плохие! Всем спокойной ночи!
*****************************************************************************
Люди делятся на детей и взрослых. Дети – это маленькие люди. Дети веселее и добрее. Взрослые бывают злые, но бывают и добрые.
Когдато и у Чёрного был свой Человек. Он держал его на цепи и бил. Когда деревню сломали , тот Человек сел в машину и уехал. Чёрный долго бежал за ним.
Машина остановилась. Человек вышел и прогнал Чёрного. Но Чёрный снова побежал за машиной. Тогда Человек его ударил. Чёрный упал, а машина уехала. С тех пор Чёрный не любит людей.
Песня «Доброе утро, овраг».
После песни все разбегаются.
*****************************************************************************
На сцену выходит Чёрный и занимает почетное место вожака.
Прибегает Бывшая Такса:
В моей канавке появилась железная коробочка.
Черный:
– Ржавая?
Бывшая Такса:
– Да, очень ржавая, с двумя дырочками.
Чёрный:
– Ладно, пускай лежит.
Головастый:
На моем бугорке кто то забыл книжку.
Чёрный:
– Про собак?
Головастый:
– Нет, про людей.
Чёрный:
– Разорви на мелкие клочки.
Хромой:
Около меня жгли ночью костёр и сломали удобный сучок, о который все мы чесались.
Чёрный:
– Я ещё узнаю, кто сломал, так дёрну его за штанину, что она разорвётся!
Крошка:
А в моей ложбинке ничего не изменилось.
Чёрный:
– Как это не изменилось? У всех изменилось, а у тебя не изменилось? А ты хорошо всё прощупал? Ты плёл носом петли, шарил крест накрест, водил сверху вниз?
Крошка:
Да, я плёл петли, шарил крест накрест и водил сверху вниз.
Чёрный:
– А это что?
Он бросает перед Крошкой ветку бузины.
Чёрный:
– Я специально проверил тебя, Крошка. Я сбегал в твою ложбинку и отгрыз эту ветку, а ты не заметил.
Крошка начинает ёрзать и хихикать.
Чёрный:
– Вот так всегда. Ничего не знают, ничего не умеют. Засыпь им весь овраг, не заметят.
Построиться! Приставить носы! Вперёд!
Песня: «Свободных псов»
Все выстраиваются на краю сцены.
И лёгкой тенью мы скользим по земле мимо спящих домов. В носу свербит. Жажда поиска кружит голову. Ночной дозор – торжественный час для собаки.
Гордый:
Во время ночного дозора мы ищем собачью дверку. Найти собачью дверку – мечта каждого пса. Много я слышал о ней рассказов. Собачья дверка совсем маленькая, меньше бусинки. Пока не уткнёшься в неё носом, не найдёшь. А когда найдёшь, собачья дверка откроется и станет большая, пройдёт любая собака.
Крошка:
За этой дверкой совсем другая жизнь. Всегда тепло и красиво. Много дичи и вкусной еды. Кругом поля и леса, а хозяйничают там одни собаки.
Дверка, дверка, попадись, попадись! Дверка, дверка, отворись, отворись!
Хромой:
Если в нашем овраге есть собачья дверка, обязательно её отыщу. И когда искать дверку , как не ночью. Ночью овраг отдыхает. Не грохочут машины, не сыплется песок и камни. Ночью на дне оврага, как в волшебной стране. Над тобой только огромное небо в голубых крупинках и большое круглое зеркало.
Бывшая такса:
В это зеркало можно смотреть без конца. И видишь там что то знакомое, но очень далёкое. От этого делается грустно. Хочется спеть какую то песню. То ли пожаловаться кому то, то ли кого то позвать, то ли просто рассказать что то.
Крошка (он садится, подняв к луне острую мордочку, и выводит тоненьким голосом):
– Ах, я Крошка, я белая собачка, я просто живу и живу!
Головастый:
– А я учёный, я умный. Я славные песни пою!
Бывшая Такса:
– Ох, я Такса, Бывшая Такса, где же вы, детки мои? (В такие минуты Бывшая Такса вспоминает своих щенков).
Хромой:
– Дайте Хромому, подайте Хромому, киньте хоть маленький осколочек луны!
Чёрный:
– А я Чёрный, я весь чёрный, я чёрный снаружи и внутри! Отойдите от Чёрного, не жалейте Чёрного, я весь чёрный снаружи и внутри!
*********************************************************************************
На сцене незаметно появляется 2 маленьких щенка.
Черный:
– Видали? Новое пополнение.
Он прошёлся мимо пёсиков туда сюда, с презрением поцарапал асфальт задней лапой, а потом поднял её и окатил столб. Это означало насмешку и угрозу.
Пёсики поняли и прижались друг к другу.
Черный:
– Эй, вы, чего здесь делаете?
1 щенок:
Чёрный:
– Кого это ждёте?
2 щенок:
– Нашего Человека.
Чёрный:
– А где же он?
– Он скоро вернётся.
Чёрный:
– А вы знаете, что это наше место?
2 щенок :
– Нет, не знаем.
Чёрный:
– Видали? Они ждут своего Человека. Утром он их привёз, а сейчас уже вечер. Они ещё думают, что он вернётся.
Крошка:
– Хахаха!
Головастый:
– Если утром, то, конечно, не вернётся.
Бывшая Такса:
– Меня точно так же привезли и бросили. Как вас зовут?
1 щенок:
– Я- Вавик а это Тобик.
Чёрный:
– Что это за имена? Вавик и Тобик! Разве не стыдно отзываться на такие клички?
Крошка:
– Хахаха!
Чёрный:
– Теперь вы будете просто Новые. Ну ка идите сюда!
Щенки:
– Не пойдём.
Чёрный:
– Не пойдёте? Вы не хотите меня слушаться?
1 щенок:
– Мы слушаемся своего Человека.
Чёрный:
– А теперь будете слушаться меня! Ваш Человек просто вас бросил. Он никогда не вернётся!
2 щенок:
– Мы не верим.
Чёрный:
– А вы знаете, что я здесь главный?
Щенки:
– Не знаем…
Чёрный:
– Тогда я вас проучу.
За ним, хоть и нехотя, двинулся Головастый, засеменил Крошка, потянулась Бывшая Такса, заковылял Хромой. Проучить двух молодых пёсиков такой ораве ничего не стоило.
Гордый:
– Не трогай их, Чёрный.
Чёрный:
– Не мешай, Гордый.
Гордый:
– Не трогай. Пусть ждут. Они сами поймут, что их Человек не вернётся, и попросятся к тебе в стаю.
Песня «Нет… он придет!»
Бывшая Такса:
– Мальчики такие скромные.
Хромой кашлянул
Гордый:.
– Они попросятся.
Чёрный:
– Ладно. Пусть сами попросятся.
Когда Человек и Собака говорили одинаково, они жили вместе и всё делили поровну. У них был маленький домик, огород и поле.
Утром Собака вставала и шла пасти коров, а Человек пахал и сеял. Урожай собирали вместе, пищу ели одну.
Както пошли на охоту. Долго гоняли зверя, и Человек сказал:
– Устал я бегать, за тобой не поспеваю. Ведь у тебя четыре ноги , а у меня всего две.
– Ладно, – говорит Собака, – отдохни. Я подгоню к тебе зверя, а ты лови.
Так и стали делать. Собака бегает, гоняет дичь, а Человек стоит на месте и ловит.
Поймают дичь и съедят. Человек говорит:
– Надоело мне жевать сырое мясо. Вон у тебя какие клыки, а у меня маленькие зубы. Свари мне мясо, чтоб мягче было.
– Ладно, – говорит Собака. Сварила ему мясо.
– Здесь повернуться негде. Построй себе конуру. У тебя шерсть, не замёрзнешь, а у меня всегонавсего кожа.
– Ладно, – сказала Собака и построила себе конуру.
А в те времена много страшных зверей бродило по лесу. Соберутся ночью, заглядывают в окна, рычат. Человеку страшно. Говорит Собаке:
– Без тебя спать боюсь, а с тобой тесно. Ты бы ночью отогнала зверей, покричала на них.
– Ладно, – говорит Собака, – покричу.
Ночью собрались страшные звери. Собака вышла и стала кричать:
– Уходите отсюда, загрызу!
Утром Человек говорит:
– Всю ночь ты мне спать не давала. Кричишь «загрызу! «, а мне страшно. Ты чтонибудь простое кричи, например «гавгав!».
Ночью пришли страшные звери, Собака вышла и стала кричать:
– Уходите отсюда, гавгав!
Утром Человек говорит:
– Опять ты мне спать не давала. Как крикнешь «уходите отсюда! «, мне кажется, меня из дома выгоняют. Ты лучше просто кричи «гавгав!».
Ночью опять пришли страшные звери, Собака на них закричала:
– Гавгав!
Но и тут Человек недоволен:
– Слишком ты громко кричишь, сон прогоняешь. Я даже худеть стал. Чем кричать, лучше пойди на охоту, принеси мне мяса.
Пошла на охоту Собака, принесла Человеку мяса, сварила, накормила. Человек заснул, а когда проснулся, снова просит еды:
– Эй, Собака, где мясо?
– Гавгав! – отвечает Собака.
– Что это значит «гавгав»? – сердится Человек. – Говори, чтобы понятно было.
– Гавгав! – отвечает Собака. – Пока мы жили, как брат с братом, я говорила понятно. Теперь нам не о чем разговаривать. Пока не исправишься , буду говорить с тобой «гавгав!».
Так и вышло, что Собака перестала разговаривать с Человеком. Человек с тех пор немного исправился. Сам на охоту ходит, сам себе мясо варит. Но, видно, ещё не пришло время помириться с ним до конца. Поэтому Человек только и слышит от Собаки: «Гавгав!»
Вот что рассказала мне мать, когда я был ещё маленьким щенком.
*****************************************************************************
На сцене никого нет, появляется хромой. Он весь побитый, еле идет.
Хромой:
Собачья жизнь такая. Сегодня у тебя в зубах кость, а завтра не знаешь, как уцелеть.
Выбегает Крошка, помогает Хромому, усаживает его.
Крошка:
Что с тобой?
Хромой:
Я, как всегда, побирался в поезде, и там меня здорово стукнули. Было у меня три лапы, а теперь и вовсе на двух приполз.
Зато повезло Новым. Я сам это видел. У дома стояла машина, взрослый человек чтото в неё укладывал. Рядом вертелись Новые, ждали, может, чего перепадёт.
Тут из подъезда вышла девочка. Я знал эту девочку, както она угостила меня кусочком мяса. Девочка сказала:
– Папа, такие хорошие собачки, они тут всегда ходят.
– Собаки, собаченьки, идите сюда, – позвала девочка.
Новые завиляли хвостами и подбежали. Я, наоборот, отошёл. Если девочка меня не зовёт, то и не надо. Она уже давала мне кусочек мяса. А теперь у неё ничего нет.
– Собаченьки, собаченьки, – говорила девочка и гладила Новых.
Те прыгали, визжали от удовольствия, а Тобик перевернулся животом вверх и задрыгал лапами. Противная привычка.
– Папа, давай их возьмём на дачу, – сказала девочка.
– Как хочешь, – сказал папа, и машина его заурчала.
Девочка открыла дверцу и позвала:
– Идите сюда, пёсики. Поедем на дачу. На даче хорошо.
Новые вопросительно посмотрели на меня. Все мы наслушались рассказов Таксы про дачу. На даче не жизнь, а рай для собак.
Я, конечно, обиделся на девочку. Почему бы ей не позвать меня? Никуда я не поеду , у меня тут свой Человек, да и овраг не брошу, но всётаки…
– Идите, идите, – звала девочка.
По всему видно, девочка добрая. Да и папа не злой. Не стоило Новым упускать такой случай.
– Ладно, идите, – сказал я.
– А Чёрный, – спросили они, – Чёрный не рассердится?
Чёрный, наверное, не отпустил бы Новых. Чёрный людям не верит. Но Чёрный сейчас на той стороне оврага.
И Новые пошли.
*****************************************************************************
Все собаки окружили Хромого, ему совсем плохо.
Чёрный:
– Плохо твоё дело, Хромой. Говорил, не ходи побираться.
Хромой чтото хрипит в ответ, даже не поднимает морду.
Он лежал, уткнув морду в лапы. Шерсть на боку облезла, рана стала ещё больше.
Головастый:
– Хочешь есть?
Гордый:
– Принесите ему кость.
Кто то сбегал за костью. В тайнике Чёрного всегда лежит косточка, хотя и обглоданная.
Хромой понюхал кость, хотел подвинуть её лапой, но не смог.
Бывшая Такса:
– Чего тебе хочется?
Хромой:
– Солёненькой травки.
Бывшая Такса:
Солёненькой травки! Где её взять? Место, где росла солёная трава, давно завалено землёй и камнем. Мы знали, только солёная трава могла помочь Хромому. Но это раньше. Теперь и солёная трава не нужна. Наступил последний денёк Хромого.
Чёрный:
– Поищите ему солёной травы!.
Все молча разбежались по оврагу .
Через какое-то время снова собрались в кружок. Каждый принёс что мог. Корку, огрызок яблока, обёртку от сладкой конфеты. Гордый перед Хромым золотое колечко. Пусть полюбуется напоследок.
Хромой:
– Спасибо.
Чёрный:
– Прощайтесь!
Бывшая Такса:
– До свидания, Хромой.
Бывшая Такса и убежала в слезах.
Крошка:
– До скорого, Хромка!
Головастый:
Остались Гордый и Чёрным. Чёрный ждал, что Гордый попрощается и уйдет первым. Но Гордый сидел молча.
Так просидели долго.
Чёрный:
– Ладно, Гордый, я не такой, чтобы ссориться, когда кто то умирает.
Он встал, прикоснулся носом к носу Хромого и сказал:
Чёрный:
– Главное, ничего не бойся.
Хромой:
– Я и не боюсь.
Черный ушел.
Хромой:
– Гордый, ты это… знаешь, где у Коровьего куста лежит кривая дощечка?
Гордый:
Хромой:
– Там это… мой мячик спрятан. Возьми себе.
Гордый:
Хромой:
– Хороший мячик. Совсем новый, только с дыркой. Возьми. С ним хорошо играть.
Гордый:
Хромой:
– Прыгай и бей его носом. Ты хорошо прыгаешь… Гордый, это самое… Надень мне на нос колечко.
Гордый взял золотое кольцо и повесил его на нос Хромому. Оно вспыхнуло в лучах заходящего солнца.
Хромой:
– Красиво…
Песня «Над оврагом снежным»
...Но если допустить возможность сверхъестественного, возможность его вмешательства в действительную жизнь, то позвольте спросить, какую роль после этого должен играть здравый рассудок? — провозгласил Антон Степаныч и скрестил руки на желудке. Антон Степаныч состоял в чине статского советника, служил в каком-то мудреном департаменте и, говоря с расстановкой, туго и басом, пользовался всеобщим уважением. Ему незадолго перед тем, по выражению его завистников, «влепили станислашку». — Это совершенно справедливо, — заметил Скворевич. — Об этом и спорить никто не станет, — прибавил Кинаревич. — И я согласен, — поддакнул фистулой из угла хозяин дома, г. Финоплентов. — А я, признаюсь, согласиться не могу, потому что со мной самим произошло нечто сверхъестественное, — проговорил мужчина среднего роста и средних лет, с брюшком и лысиной, безмолвно до тех пор сидевший за печкой. Взоры всех находившихся в комнате с любопытством и недоуменьем обратились на него — и воцарилось молчанье. Этот мужчина был небогатый калужский помещик, недавно приехавший в Петербург. Он некогда служил в гусарах, проигрался, вышел в отставку и поселился в деревне. Новейшие хозяйственные перемены сократили его доходы, и он отправился в столицу поискать удобного местечка. Он не обладал никакими способностями и не имел никаких связей; но он крепко надеялся на дружбу одного старинного сослуживца, который вдруг ни с того ни с сего выскочил в люди и которому он однажды помог приколотить шулера. Сверх того он рассчитывал на свое счастье — и оно ему не изменило; несколько дней спустя он получил место надзирателя над казенными магазинами, место выгодное, даже почетное и не требовавшее отменных талантов: самые магазины существовали только в предположении и даже не было с точностью известно, чем их наполнят, — а придумали их в видах государственной экономии. Антон Степаныч первый прервал общее оцепенение. — Как, милостивый государь мой! — начал он, — вы не шутя утверждаете, что с вами произошло нечто сверхъестественное — я хочу сказать: нечто не сообразное с законами натуры? — Утверждаю, — возразил «милостивый государь мой», настоящее имя которого было Порфирий Капитоныч. — Не сообразное с законами натуры! — повторил с сердцем Антон Степаныч, которому, видимо, понравилась эта фраза. — Именно... да; вот именно такое, как вы изволите говорить. — Это удивительно! Как вы полагаете, господа? — Антон Степаныч потщился придать чертам своим выражение ироническое, но ничего не вышло или, говоря правильнее, вышло только то, что вот, мол, господин статский советник дурной запах почуял. — Не потрудитесь ли вы, милостивый государь, — продолжал он, обращаясь к калужскому помещику, — передать нам подробности такого любопытного события? — Отчего же? Можно! — отвечал помещик и, развязно пододвинувшись к середине комнаты, заговорил так: — У меня, господа, как вам, вероятно, известно — а может быть, и неизвестно — небольшое именье в Козельском уезде. Прежде я извлекал из него некоторую пользу — но теперь, разумеется, ничего, кроме неприятностей, предвидеть нельзя. Однако побоку политику! Ну-с, в этом самом именье у меня усадьба «махенькая»: огород, как водится, прудишко с карасишками, строения кой-какие — ну, и флигелек для собственного грешного тела... Дело холостое. Вот-с, однажды — годов этак шесть тому назад — вернулся я к себе домой довольно поздно: у соседа в картишки перекинул, — но притом, прошу заметить, ни в одном, как говорится, глазе; разделся, лег, задул свечку. И представьте вы себе, господа: только что я задул свечку, завозилось у меня под кроватью! Думаю — крыса? Нет, не крыса: скребет, возится, чешется... Наконец ушами захлопало! Понятное дело: собака. Но откуда собаке взяться? Сам я не держу; разве, думаю, забежала какая-нибудь «заболтущая»? Я кликнул своего слугу; Филькой он у меня прозывается. Вошел слуга со свечкой. «Что это, — я говорю, — братец Филька, какие у тебя беспорядки! Ко мне собака под кровать затесалась». — «Какая, говорит, собака?» — «А я почем знаю? — говорю я, — это твое дело — барина до беспокойства не допущать». Нагнулся мой Филька, стал свечкой под кроватью водить. «Да тут, говорит, никакой собаки нету». Нагнулся и я: точно, нет собаки. — Что за притча! — Вскинул я глазами на Фильку, а он улыбается. «Дурак, — говорю я ему, — что ты зубы-то скалишь? Собака-то, вероятно, как ты стал отворять дверь, взяла да и шмыгнула в переднюю. А ты, ротозей, ничего не заметил, потому что ты вечно спишь. Уж не воображаешь ли ты, что я пьян?» Он захотел было возражать, но я его прогнал, свернулся калачиком и в ту ночь уже ничего не слыхал. Но на следующую ночь — вообразите! — то же самое повторилось. Как только я свечку задул, опять скребет, ушами хлопает. Опять я позвал Фильку, опять он поглядел под кроватью — опять ничего! Услал я его, задул свечку — тьфу ты чёрт! собака тут как тут. И как есть собака: так вот и слышно, как она дышит, как зубами по шерсти перебирает, блох ищет... Явственно таково! «Филька! — говорю я, — войди-ка сюда без свечки!» Тот вошел. «Ну, что, говорю, слышишь?» — «Слышу», — говорит. Самого-то мне его не видать, но чувствую я, что струхнул малый. «Как, говорю, ты это понимаешь?» — «А как мне это понимать прикажете, Порфирий Капитоныч? — Наваждение!» — «Ты, — я говорю, — беспутный человек, молчи с наваждением-то с своим...» А у обоих-то у нас голоса словно птичьи, и дрожим-то мы как в лихорадке — в темноте-то. Зажег я свечку: ни собаки нет, ни шума никакого — а только оба мы с Филькой — белые, как глина. Так свечка у меня до утра и горела. И доложу я вам, господа, — верьте вы мне или нет — а только с самой той ночи в течение шести недель та же история со мной повторялась. Под конец я даже привык и свечку гасить стал, потому мне при свете не спится. Пусть, мол, возится! Ведь зла она мне не делает. — Однако, я вижу, вы не трусливого десятка, — с полупрезрительным, полуснисходительным смехом перебил Антон Степаныч. — Сейчас видно гусара! — Вас-то я бы ни в каком случае не испугался, — промолвил Порфирий Капитоныч и на мгновенье действительно посмотрел гусаром. — Но слушайте далее. Приезжает ко мне один сосед, тот самый, с которым я в картишки перекидывал. Пообедал он у меня чем бог послал, спустил мне рубликов пятьдесят за визит; ночь на дворе — убираться пора. А у меня свои соображения. «Останься, говорю, ночевать у меня, Василий Васильич; завтра отыграешься, даст бог». Подумал, подумал мой Василий Васильич, остался. Я ему кровать у себя же в спальне поставить приказал... Ну-с, легли мы, покурили, покалякали — всё больше о женском поле, как оно и приличествует в холостой компании, посмеялись, разумеется; смотрю: погасил Василий Васильич свою свечку и спиной ко мне повернулся; значит: «шлафензиволь». Я подождал маленько и тоже погасил свечку. И представьте: не успел я подумать, что, мол, теперь какой карамболь произойдет? как уже завозилась моя голубушка. Да мало что завозилась: из-под кровати вылезла, через комнату пошла, когтями по полу стучит, ушами мотает, да вдруг как толкнет самый стул, что возле Василия Васильевичевой кровати! «Порфирий Капитоныч, — говорит тот, и таким, знаете, равнодушным голосом, — а я и не знал, что ты собаку приобрел. Какая она, легавая, что ли?» — «У меня, говорю, собаки никакой нет и не бывало никогда!» — «Как нет? а это что?» — «Что это? — говорю я, — а вот зажги свечку, так сам узнаешь». — «Это не собака?» — «Нет». Повернулся Василий Васильич на постели. «Да ты шутишь, чёрт?» — «Нет, не шучу». Слышу я: он чёрк, чёрк спичкой, а та-то, та-то всё не унимается, бок себе чешет. Загорелся огонек... и баста! След простыл! Глядит на меня Василий Васильич — и я на него гляжу. «Это, говорит, что за фокус?» — «А это, — говорю я, — такой фокус, что посади ты с одной стороны самого Сократа, а с другой Фридриха Великого, так и те ничего не разберут». И тут же я ему всё в подробности рассказал. Как вскочит мой Василий Васильич! Словно обожженный! В сапоги-то никак не попадет. «Лошадей! — кричит, — лошадей!» Стал я его уговаривать, так куда! Так и взахался. «Не останусь, кричит, ни минуты! — Ты, значит, после этого оглашенный человек! — Лошадей!..» Однако я его уломал. Только кровать его перетащили в другую комнату — и ночники везде запалили. Поутру, за чаем, он остепенился; стал советы мне давать. «Ты бы, говорит, Порфирий Капитоныч, попробовал на несколько дней из дому отлучиться: может, эта пакость от тебя бы отстала». А надо вам сказать: человек он — сосед мой — был ума обширного! Тещу свою, между прочим, так обработал чудесно: вексель ей подсунул; значит, выбрал же самый чувствительный час! Шёлковая стала; доверенность дала на управление всем имением — чего больше? А ведь это какое дело — тещу-то скрутить, а? Сами изволите посудить. Однако уехал он от меня в некотором неудовольствии: я-таки его опять рубликов на сотню наказал. Даже ругал меня; говорил, что ты-де неблагодарен, не чувствуешь; а я чем же тут виноват? Ну, это само собою, — а совет я его к сведению принял: в тот же день укатил в город, да и поселился на постоялом дворе у знакомого старичка из раскольников. Почтенный был старичок, хотя и суров маленько по причине одиночества: вся семья у него перемерла. Только уж очень табаку не жаловал и к собакам чувствовал омерзенье великое; кажется, чем, например, ему собаку в комнату впустить согласиться — скорей бы сам себя пополам перервал! «Потому, говорит, как же возможно! Тут у меня в светлице на стене сама Владычица пребывать изволит, и тут же пес поганый рыло свое нечестивое уставит». Известно — необразование! А впрочем, я такого мнения: кому какая премудрость далась, тот той и придерживайся! — Да вы, я вижу, великий филозо́ф, — вторично и с тою же усмешкой перебил Антон Степаныч. Порфирий Капитоныч на этот раз даже нахмурился. — Какой я филозо́ф, это еще неизвестно, — промолвил он с угрюмым подергиваньем усов, — но вас бы я охотно взял в науку. Мы все так и впились в Антона Степаныча; всякий из нас ожидал горделивого ответа или хотя молниеносного взгляда... Но господин статский советник перевел свою усмешку из презрительной в равнодушную, потом зевнул, поболтал ножкой — и только! — Вот у этого-то старичка я и поселился, — продолжал Порфирий Капитоныч. — Комнатку он мне отвел, по знакомству, не из лучших; сам он помещался тут же за перегородкой — а мне только этого и нужно. Однако принял я в те поры муки! Комнатка небольшая, жара, этта, духота, мухи, да какие-то клейкие; в углу киотище необыкновенный, с древнейшими образами; ризы на них тусклые да дутые; маслом так и разит, да еще какою-то специей; на кровати два пуховика; подушку пошевелишь, а из-под нее таракан бежит... я уж со скуки чаю до невероятности напился — просто беда! Лег я; спать нет возможности — а за перегородкой хозяин вздыхает, кряхтит, молитвы читает. Ну, однако, угомонился, наконец. Слышу: похрапывать стал — да так полегоньку, по-старомодному, вежливенько. Свечку-то я давно загасил — только лампадка перед образами горит... Помеха, значит! Вот я возьми да встань тихохонько, на босу ногу; подмостился к лампадке да и дунул на нее... Ничего. «Эге! — думаю, — знать, у чужих-то не берет...» Да только что опустился на постель — опять пошла тревога! И скребет, и чешет, и ушами хлопает... ну, как быть следует! Хорошо. Я лежу, жду, что будет? Слышу: просыпается старик. «Барин, говорит, а барин?» — «Что, мол?» — «Это ты лампадку погасил?» Да ответа моего не дождавшись, как залопочет вдруг: «Что это? что это? собака? собака! Ах ты, никонианец окаянный!» — «Погоди, говорю, старик, браниться — а ты лучше приди-ка сам сюда. Тут, я говорю, дела совершаются удивления достойные». Повозился старик за перегородкой и вошел ко мне со свечкой, тоненькой-претоненькой, из желтого воску; и удивился же я, на него глядючи! Сам весь шершавый, уши мохнатые, глаза злобные, как у хорька, на голове шапонька белая войлочная, борода по пояс, тоже белая, и жилет с медными пуговицами на рубахе, а на ногах меховые сапоги — и пахнет от него можжевельником. Подошел он в этаком виде к образам, перекрестился три раза крестом двуперстным, лампадку засветил, опять перекрестился — и, обернувшись ко мне, только хрюкнул: объясняй, мол! И тут я ему, нимало не медля, всё обстоятельно сообщил. Выслушал все мои объяснения старина и хоть бы словечко проронил: только знай головой потряхивает. Присел он потом, этта, ко мне на кроватку — и всё молчит. Чешет себе грудь, затылок и прочее — и молчит. «Что ж, — говорю я, — Федул Иваныч, как ты полагаешь: наваждение это какое, что ли?» Старик посмотрел на меня. «Что выдумал! наваждение! Добро бы у тебя, табашника, — а то здесь! Ты только то сообрази: что тут святости! Наваждения захотел!» — «А коли это не наваждение — так что же?» Старик опять помолчал, спять почесался и говорит наконец, — да глухо так, потому усы в рот лезут: «Ступай ты в град Белев. Окромя одного человека, тебе помочь некому. И живет сей человек в Белеве, из наших. Захочет он тебе поспособствовать — твое счастье; не захочет — так тому и быть». — «А как мне его найти, человека сего?» — говорю я. «Это мы тебя направить можем, — говорит, — а только какое это наваждение? Это есть явление, а либо знамение; да ты этого не постигнешь: не твоего полета. Ложись-ка теперь спать, с батюшкой со Христом; я ладанком покурю; а на утрие мы побеседуем. Утро, знаешь, вечера мудренее». Ну-с, и побеседовали мы на утрие — а только от этого от самого ладану я чуть не задохнулся. И дал мне старик наставление такого свойства: что, приехавши в Белев, пойти мне на площадь и во второй лавке направо спросить некоего Прохорыча; а отыскавши Прохорыча, вручить ему грамотку. И вся-то грамотка заключалась в клочке бумаги, на которой стояло следующее: «Во имя отца и сына и святаго духа. Аминь. Сергию Прохоровичу Первушину. Сему верь. Феодулий Иванович». А внизу: «Капустки пришли, бога для». Поблагодарил я старика — да без дальнейших рассуждений велел заложить тарантас и отправился в Белев. Потому я так соображал: хотя, положим, от моего ночного посетителя мне большой печали нет, однако все-таки оно жутко, да и, наконец, не совсем прилично дворянину и офицеру — как вы полагаете? — И неужели вы поехали в Белев? — прошептал г. Финоплентов. — Прямо в Белев. Пошел я на площадь, спросил во второй лавке направо Прохорыча. «Есть, мол, говорю, такой человек?» — «Есть», — говорят. «А где живет?» — «На Оке, за огородами». — «В чьем доме?» — «В своем». Отправился я на Оку, отыскал его дом, т. е. в сущности не дом, а простую лачугу. Вижу: человек в синей свитке с заплатами и в рваном картузе, так... мещанинишко по наружности, стоит ко мне спиной, копается в капустнике. Я подошел к нему. «Вы, мол, такой-то?» Он обернулся — и доложу вам поистине: этаких проницательных глаз я отроду не видывал. А впрочем, всё лицо с кулачок, бородка клином, и губы ввалились: старый человек. «Я такой-то, — говорит, — что вам надобе?» — «А вот, мол, что мне надобе», — да и грамоту ему в руку. Он посмотрел на меня пристально таково да и говорит: «Пожалуйте в комнату; я без очков читать не могу». Ну-с, пошли мы с ним в его хибарку — и уж точно хибарка: бедно, голо, криво; как только держится. На стене образ старого письма, как уголь черный: одни белки на ликах так и горят. Достал он из столика железные круглые очки, надел себе на нос, прочел грамотку да через очки опять на меня посмотрел. «Вам до меня нужда имеется?» — «Имеется, говорю, точно». — «Ну, говорит, коли имеется, так докладывайте, а мы послушаем». И представьте вы себе: сам сел и платок клетчатый из кармана достал и у себя на коленях разложил — и платок-то дырявый — да так важно на меня взирает, хоть бы сенатору или министру какому, и не сажает меня. И что еще удивительнее: чувствую я вдруг, что робею, так робею... просто душа в пятки уходит. Нижет он меня глазами насквозь, да и полно! Однако я поправился да и рассказал ему всю мою историю. Он помолчал, поежился, пожевал губами, да и ну спрашивать меня, опять-таки как сенатор, величественно так, не торопясь: «Имя, мол, ваше как? Лета? Кто были родные? В холостом ли звании или женаты?» Потом он опять губами пожевал, нахмурился, палец уставил да и говорит: «Иконе святой поклонитесь, честным преподобным соловецким святителям Зосиме и Савватию». Я поклонился в землю — и так уж и не поднимаюсь; такой в себе страх к тому человеку ощущаю и такую покорность, что, кажется, что́ бы он ни прикажи, исполню тотчас же!.. Вы вот, я вижу, господа, ухмыляетесь, а мне не до смеху было тогда, ей-ей. «Встаньте, господин, — проговорил он наконец. — Вам помочь можно. Это вам не в наказание наслано, а в предостережение; это, значит, попечение о вас имеется; добре, знать, кто за вас молится. Ступайте вы теперь на базар и купите вы себе собаку-щенка, которого вы при себе держите неотлучно — день и ночь. Ваши виденья прекратятся, да и, кроме того, будет вам та собака на потребу». Меня вдруг точно светом озарило: уж как же мне эти слова полюбились! Поклонился я Прохорычу и хотел было уйти, да вспомнил, что нельзя же мне его не поблагодарить, — достал из кошелька трехрублевую бумажку. Только он мою руку отвел от себя прочь и говорит мне: «Отдайте, говорит, в часовенку нашу али бедным, а услуга та неоплатная». Я опять ему поклонился — чуть не в пояс — и тотчас марш на базар! И вообразите: только что стал я подходить к лавкам — глядь, ползет ко мне навстречу фризовая шинель и под мышкой несет легавого щенка, двухмесячного, коричневой шерсти, белогубого, с белыми передними лапками. «Стой! — говорю я шинели, — за сколько продаешь?» — «А за два целковых». — «Возьми три!» Тот удивился, думает, с ума барин спятил — а я ему ассигнацию в зубы, щенка в охапку, да в тарантас! Кучер живо запряг лошадей, и в тот же вечер я был дома. Щенок всю дорогу у меня за пазухой сидел — и хоть бы пикнул; а я ему всё: «Трезорушко! Трезорушко!» Тотчас его накормил, напоил, велел соломы принести, уложил его, и сам шмыг в постель! Дунул на свечку: сделалась темнота. «Ну, говорю, начинай!» Молчит. «Начинай же, говорю, такая-сякая!» Ни гугу, хоть бы на смех. Я куражиться стал: «Да начинай, ну же, растакая, сякая и этакая!» Ан не тут-то было — шабаш! Только и слышно, как щенок пыхтит. «Филька! — кричу, — Филька! Поди сюда, глупый человек!» — Тот вошел. — «Слышишь ты собаку?» — «Нет, говорит, барин, ничего не слышу» — а сам смеется. — «И не услышишь, говорю, уже больше никогда! Полтинник тебе на водку!» — «Пожалуйте ручку», — говорит дурак и впотьмах-то лезет на меня... Радость, доложу вам, была большая. — И так всё и кончилось? — спросил Антон Степаныч уже без иронии. — Видения кончились, точно — и уже беспокойств никаких не было — но, погодите, всей штуке еще не конец. Стал мой Трезорушко расти — вышел из него гусь лапчатый. Толстохвостый, тяжелый, вислоухий, брылястый — настоящий «пиль-аванц». И притом ко мне привязался чрезвычайно. Охота в наших краях плохая — ну, а все-таки, как завел собаку, пришлось и ружьишком запастись. Стал я со своим Трезором таскаться по окрестностям: иногда зайца подшибешь (уж и гонялся же он за этими зайцами, боже мой!), а иногда и перепелку или уточку. Но только главное: Трезор от меня ни на шаг. Куда я — туда и он; даже и в баню его с собой водил, право! Одна наша барыня меня за самого за этого Трезора из гостиной приказала было вывести, да я такую штурму поднял: что одних стекол у ней перебил! Вот-с, однажды, дело было летом... И, скажу вам, засуха стояла тогда такая, что никто и не запомнит; в воздухе не то дым, не то туман, пахнет гарью, мгла, солнце, как ядро раскаленное, а что пыли — не прочихнешь! Люди так разинувши рты и ходят, не хуже ворон. Соскучилось мне этак дома всё сидеть, в полнейшем дезабилье, за закрытыми ставнями; кстати же жара начинала сваливать... И пошел я, государи мои, к одной своей соседке. Жила же оная соседка от меня в версте — и уж точно благодетельная была дама. В молодых еще цветущих летах и наружности самой располагающей; только нрав имела непостоянный. Да это в женском поле не беда; даже удовольствие доставляет... Вот добрался я до ее крылечка — и солоно же мне показалось это путешествие! Ну, думаю, ублаготворит меня теперь Нимфодора Семеновна брусничной водой, ну и другими прохладами — и уже за ручку двери взялся, как вдруг за углом дворовой избы поднялся топот, визг, крик мальчишек... Я оглядываюсь. Господи боже мой! прямо на меня несется огромный рыжий зверь, которого я с первого взгляда и за собаку-то не признал: раскрытая пасть, кровавые глаза, шерсть дыбом... Не успел я дыхание перевести, как уж это чудовище вскочило на крыльцо, поднялось на задние лапы и прямо ко мне на грудь — каково положение? Я замер от ужаса и руки не могу поднять, одурел вовсе... вижу только страшные белые клыки перед самым носом, красный язык, весь в пене. Но в то же мгновенье другое, темное тело взвилось передо мною, как мячик, — это мой голубчик Трезор заступился за меня; да как пиявка тому-то, зверю-то, в горло! Тот захрипел, заскрежетал, отшатнулся... Я разом рванул дверь и очутился в передней. Стою, сам не свой, всем телом на замок налег, а на крыльце, слышу, происходит баталья отчаянная. Я стал кричать, звать на помощь; все в доме всполошились. Нимфодора Семеновна прибежала с распущенной косой, на дворе загомонили голоса — и вдруг послышалось: «Держи, держи, запри ворота!» Я отворил дверь — так, чуточку — гляжу: чудовища уже нет на крыльце, люди в беспорядке мечутся по двору, махают руками, поднимают с земли поленья — как есть очумели. «На деревню! на деревню убегла!» — визжит какая-то баба в кичке необыкновенных размеров, высунувшись в слуховое окно. Я вышел из дома. «Где, мол, Трезор?» — и тут же увидал моего спасителя. Он шел от ворот, хромой, весь искусанный, в крови... «Да что такое, наконец?» — спрашиваю у людей, а они кружатся по двору, как угорелые. «Бешеная собака! — отвечают мне, — графская; со вчерашнего дня здесь мотается». У нас был сосед, граф; тот заморских собак навез, престрашенных. Поджилки у меня затряслись; бросился к зеркалу, посмотреть, не укушен ли я? Нет, слава богу, ничего не видать; только рожа, натурально, вся зеленая; а Нимфодора Семеновна лежит на диване и клохчет курицей. Да оно и понятно: во-первых, нервы, во-вторых, чувствительность. Ну, однако, пришла в себя и спрашивает меня, томно так: жив ли я? Я говорю, жив, и Трезор мой избавитель. «Ах, говорит, какое благородство! И стало быть, бешеная собака его задушила?» — «Нет, говорю, не задушила, а ранила сильно». — «Ах, говорит, в таком случае его надо сию минуту пристрелить!» — «Ну, нет, говорю, я на это не согласен; я попробую его вылечить...» Тем временем Трезор стал скрестись в дверь: я было пошел ему отворять. — «Ах, говорит, что вы это? Да он нас всех перекусает!» — «Помилуйте, говорю, яд не так скоро действует». — «Ах, говорит, как это возможно! Да вы с ума сошли!» — «Нимфочка, говорю, успокойся, прими резон...» А она как крикнет вдруг: «Уйдите, уйдите сейчас с вашей противной собакой!» — «И уйду», — говорю. — «Сейчас, говорит, сию секунду! Удались, говорит, разбойник, и на глаза мне не смей никогда показываться. Ты сам можешь взбеситься!» — «Очень хорошо-с, — говорю я, — только дайте мне экипаж, потому что я теперь пешком идти домой опасаюсь». Она уставилась на меня. «Дать, дать ему коляску, карету, дрожки, что хочет, лишь бы провалился поскорее. Ах, какие глаза! ах, какие у него глаза!» Да с этими словами из комнаты вон, да встрешную девку по щеке — и слышу, с ней опять припадок. И поверите ли вы мне, господа, или нет, а только с самого того дня я с Нимфодорой Семеновной всякое знакомство прекратил; а по зрелом соображении всех вещей не могу не прибавить, что и за это обстоятельство я обязан моему другу Трезору благодарностью по самую гробовую доску. Ну-с, велел я заложить коляску, усадил в нее Трезора и поехал к себе домой. Дома я его осмотрел, обмыл его раны — да и думаю: повезу я его завтра чуть свет к бабке в Ефремовский уезд. А бабка эта — старый мужик, удивительный: пошепчет на воду — а другие толкуют, что он в нее змеиную слюну пущает, даст выпить — как рукою снимет. Кстати, думаю, в Ефремове себе кровь брошу: оно против испуга хорошо бывает; только, разумеется, не из руки, а из соколка. — А где это место — соколо́к? — с застенчивым любопытством спросил г. Финоплентов. — А вы не знаете? Самое вот это место, на кулаке, подле большого пальца, куда из рожка табак насыпают — вот тут! Для кровопускания первый пункт; потому сами посудите: из руки пойдет кровь жильная, а тут она — наигранная. Доктора этого не знают и не умеют; где им, дармоедам, немчуре? Больше кузнецы упражняются. И какие есть ловкие! Наставит долото, молотком тюкнет — и готово!.. Ну-с, пока я этаким образом размышлял, на дворе совсем стемнело, пора на боковую. Лег я в постель — и Трезор, разумеется, тут же. Но от испуга ли, от духоты ли, от блох или от мыслей — только не могу заснуть, хоть ты что! Тоска такая напала, что и описать невозможно; и воду-то я пил, и окошко отворял, и на гитаре «камаринского» с итальянскими вариациями разыграл... нет! Прет меня вон из комнаты — да и полно! Я решился наконец: взял подушку, одеяло, простыню да и отправился через сад в сенной сарай; ну и расположился там. И так мне стало, господа, приятно: ночь тихая, перетихая, только изредка ветерок словно женской ручкой по щеке тебе проведет, свежо таково; сено пахнет, что твой чай. на яблонях кузнечики потрюкивают; там вдруг перепел грянет — и чувствуешь ты, что и ему, канашке, хорошо, в росе-то с подружкой сидючи... А на небо такое благолепие: звездочки теплятся, а то тучка наплывет, белая, как вата, да и та еле движется... На этом месте рассказа Скворевич чихнул; чихнул и Кинаревич, никогда и ни в чем не отстававший от своего товарища. Антон Степаныч посмотрел одобрительно на обоих. — Ну-с, — продолжал Порфирий Капитоныч, — вот так-то лежу я и опять-таки заснуть не могу. Размышление нашло на меня; а размышлял я больше о премудрости: что вот как, мол, это Прохорыч мне справедливо объяснил насчет предостереженья — и почему это именно надо мной такие чудеса совершаются?.. Я удивляюсь собственно потому, что ничего не понимаю, а Трезорушко повизгивает, свернувшись в сене: больно ему от ран-то. И еще я вам скажу, что мне спать мешало — вы не поверите: месяц! Стоит он прямо передо мной, этакий круглый, большой, желтый, плоский, и сдается мне, что уставился он на меня, ей-богу; да так нагло, назойливо... Я ему даже язык наконец высунул, право. Ну чего, думаю, любопытствуешь? Отвернусь я от него — а он мне в ухо лезет, затылок мне озаряет, так вот и обдает, словно дождем; открою глаза — что же? Былинку каждую, каждый дрянной сучок в сене, паутинку самую ничтожную — так и чеканит, так и чеканит! На, мол, смотри! Нечего делать: опер я голову на руку, стал смотреть. Да и нельзя: поверите ли, глаза у меня, как у зайца, так и пучатся, так и раскрываются — словно им и неизвестно, что за сон бывает за такой. Так, кажется, и съел бы всё этими самыми глазами. Ворота сарая открыты настежь; верст на пять в поле видно: и явственно и нет, как оно всегда бывает в лунную ночь. Вот гляжу я, гляжу — и не смигну даже... И вдруг мне показалось, как будто что-то мотанулось — далеко, далеко... так, словно что померещилось. Прошло несколько времени: опять тень проскочила — уже немножко ближе; потом опять, еще поближе. Что, думаю, это такое? заяц, что ли? Нет, думаю, это будет покрупнее зайца — да и побежка не та. Гляжу: опять тень показалась, и движется она уже по выгону (а выгон-то от луны белесоватый) этаким крупным пятном; понятное дело: зверь, лисица или волк. Сердце во мне ёкнуло... а чего, кажись, я испугался? Мало ли всякого зверя ночью по полю бегает? Но любопытство-то еще пуще страха; приподнялся я, глаза вытаращил, а сам вдруг похолодел весь, так-таки застыл, точно меня в лед по уши зарыли, а отчего? Господь ведает! И вижу я: тень всё растет, растет, значит, прямо на сарай катит... И вот уж мне понятно становится, что это — точно зверь, большой, головастый... Мчится он вихрем, пулей... Батюшки! что это? Он разом остановился, словно почуял что... Да это... это сегодняшняя бешеная собака! Она... она! Господи! А я-то пошевельнуться не могу, крикнуть не могу... Она подскочила к воротам, сверкнула глазами, взвыла — и по сену прямо на меня! А из сена-то, как лев, мой Трезор — и вот он! Пасть с пастью так и вцепились оба — да клубом оземь! Что уж тут происходило — не помню; помню только, что я, как был, кубарем через них, да в сад, да домой, к себе в спальню!.. Чуть под кровать не забился — что греха таить. А какие скачки, какие лансады по саду задавал! Кажется, самая первая танцорка, что у императора Наполеона в день его ангела пляшет, — и та за мной бы не угналась. Однако, опомнившись немного, я тотчас же весь дом на ноги поднял; велел всем вооружиться, сам взял саблю и револьвер. (Я, признаться, этот револьвер вскоре после эманципации купил, знаете, на всякий случай — только такой попался бестия разносчик, из трех выстрелов непременно две осечки.) Ну-с, взял я всё это, и таким манером мы целой оравой, с дрекольями, с фонарями и отправились в сарай. Подходим, окликаем — не слыхать ничего; входим, наконец, в сарай... И что же мы видим? Лежит мой бедный Трезорушко мертвый, с перерванным горлом — а той-то, проклятой, и след простыл. И тут я, господа, взвыл как теленок и, не стыдясь, скажу: припал я к моему двукратному, так сказать, избавителю и долго лобзал его в голову. И пробыл я в этом положении до тех пор, пока в чувство меня не привела моя старая ключница Прасковья (она тоже прибежала на гвалт). «Что это вы, Порфирий Капитоныч, — промолвила она, — так обо псе убиваетесь? Да и простудитесь еще, боже сохрани! (Очень уж я был налегке.) А коли пес этот, вас спасаючи, жизни решился, так для него это за великую милость почесть можно!» Я хотя с Прасковьей не согласился, однако пошел домой. А бешеную собаку на следующий день гарнизонный солдат из ружья застрелил. И, стало быть, уж ей такой был предел положон: в первый раз отродясь солдат-то из ружья выпалил, хоть и медаль имел за двенадцатый год. Так вот какое со мной произошло сверхъестественное событие. Рассказчик умолк и стал набивать себе трубку. А мы все переглянулись в недоумении. — Да вы, может быть, очень праведной жизни, — начал было г. Финоплентов, — так в возмездие... — Но на этом слове он запнулся, ибо увидал, что у Порфирия Капитоныча щеки надулись и покраснели и глаза съежились — вот сейчас прыснет человек... — Но если допустить возможность сверхъестественного, возможность его вмешательства в ежедневную, так сказать, жизнь, — начал снова Антон Степаныч, — то какую же роль после этого должен играть здравый рассудок? Никто из нас ничего не нашелся ответить — и мы по-прежнему пребывали в недоумении.